Стемнело совсем. Лишь малая, совсем узкая полоска, уцелевшая от закатной зорьки, медленно движется по горизонту. К утру
она воссияет в полную силу. И я, отводя высокую, уже прохладную траву, стремлюсь к цели – на замаячивший вдали мачтовый огонек. Гам суда, там берег.
Возле нашего высокого борта приткнулся местный портовый катерок. На его узкой палубе ходит человек.
Обмениваемся шуточными приветствиями:
– Эй, там, на «Богатыре», супчику вчерашнего не осталось? – кричу я человеку на катере.
Он не остается в долгу:
– Слушай, дорогой, а ты не видел, лом возле вас не проплывал?
И тишина. И легкий плеск потревоженной кем-то ночной воды.
ТЮЛЬПАНЫ ПАХЛИ ВОСКОМ
После авторской встречи в школе № 33, где десятиклассники меня спрашивали, как я отношусь к популярной музыкальной группе «Бонн М» и к любви с первого взгляда, предстояло литературное выступление в КБУ – комбинате бытовых услуг. То есть, как я ошибочно представлял, у каких-нибудь швей-мотористок… ну у часовых дел мастеров с ремонтниками телевизоров вкупе? Человек из Бюро пропаганды, назначавший встречу, в подробности не вдавался. А подробность некоторая открылась вскоре весьма существенная…
На усиление должен был еще явиться туда мой приятель поэт Нечволода, фамилию которого перекраивали в афишах всякий раз на свой аршин, что вызывало у Володи скрытую обиду.
– Привет! – сказал Володя, поджидая меня возле перекрестка улиц Холодильной и Республики, сияя новым в крупную клетку пальто и не менее шикарным дипломатом.
– Привет! – сказал я, отвечая на рукопожатие, чуть не уронив в грязь папку, из которой лохматилась, обернутая местной газетой, рукопись. – Двинули. А то как бы не опоздать.
– А куда?
– А я знаю?
– Я только – из Бюро, сказали КБУ, ориентиры дали, – и Нечволода начал вспоминать улицу…
С полчаса блуждали по предполагаемой улице, прыгали через лужи и колдобины, выпархивая из-под буферов летящего транспорта. Стояла весна. Апрель. И было еще зябко. Мы бросались ко всякой добропорядочной вывеске у парадного входа учреждений, изучали их до последней буковки, но-тщетно. Наконец остановили пожилого гражданина с тросточкой, во взоре которого, как нам показалось, не отражалась суета и гонка быстробегущей жизни и почуявшей весну толпы. И гражданин объяснил.
– Вы рядом, ребята, кружите. Вон тополя, видите?
– Видим.
– Шагайте вдоль заборчика, никуда не сворачивайте, прямо – и упретесь.
Я посмотрел на Нечволоду, Нечволода на меня. И мы пошли вдоль заборчика.
– Ты куда меня ведешь? – спросил он, пугливо косясь на могильные кресты среди тополей.
– А ты куда? – засомневался и я, разглядев впереди старушку с траурным погребальным венком.
– Слушай, я не пойду. Там же похоронная контора! – сказал Нечволода и решительно остановился.
– Ну, контора… Какая теперь разница, там же ждут! – во мне запробуждалось наследственное упрямство.
– Тебе хорошо, – непонятно на что намекнул Нечволода.
– Еще бы, во как хорошо! – меня уже разбирала досада на него, хотя и самому захотелось повернуть оглобли, пропади оно все пропадом… – Пошли, пошли, – я потянул его за рукав блистательного пальто, на котором темнели уже дробинки засыхающих брызг.
Впереди вдруг грянул похоронный марш, но после первых музыкальных аккордов музыка пошла вразнобой, смолкла, лишь один кларнет, поигравший долее других инструментов, вознес над вершинами тополей и кленов слезливую колеблющуюся мелодию. Музыканты, наверное, просто пробовали трубы.
У ворот заведения, где кучковались трубачи, голубело такси: кто-то спешил с последним шиком проводить в мир иной своего ближнего.
С тяжелым сердцем, но уже не столь унылые – поскольку увидели живой народ, стали мы подниматься на крылечко домика, в двери которого, опередив нас, проник запаренный мужичок.
– Парни, – окликнул нас один из трубачей, – музыку заказывать будете?
– Ты будешь заказывать? – спросил я Нечволоду.
– Иди-ка ты, знаешь!..
– Не-ет, не будем! – крикнул я музыканту.
– А то мы пока тут… Если надо…