Прежних добрых общений мы, естественно, не возобновили.
В те начальные 90-е, решился Борис еще и создать свою газету (многие решались!) с боевым именем «Набат». Был я свидетелем, как печатался первый номер (формата А-3) четырехстраничного «Набата» в тюменском Доме печати. Рядом, на другом «офсетном станке», печаталась в ту ночь и моя «Тюмень литературная». Энная по счету. Борис же так и застрял с первым номером своего «Набата», прогремев не дальше и не глубже магазина «Океан», над которым он жил на девятом этаже. В этой популярной рыбной точке после выхода «Набата» – вдруг исчезли не только селёдка иваси и тихоокеанские крабы, но и безголовый камчатский минтай. Полагаю, уплыла испуганная наша советская рыба к японцам, в известные мне морские магазины главной улицы Токио – Кинзы, во главе которой давно изваян, как произведение искусства, мощный человеческий фаллос в непобедимом своем каменном могуществе: мечта всех нынешних сексуально озабоченных демократок с радиостанции «Эхо Москвы», безобразно плохо пополняющих народонаселение России.
Замечу, хотя сказано не мной: «в СССР секса не было». И это справедливо сказано. Как справедливо и то, что при вышеупомянутом отсутствии моя бабушка Анастасия Поликарповна родила 18 детей, мать моя Екатерина Николаевна поменьше – восемь. Спрашивается, причем тут рыбный магазин «Океан»? Не причем, галязимовский «Набат» навеял.
В последние свои времена Боря сильно стал злоупотреблять. От неумеренности, говорили знакомые, его «перекосило», перестал показываться на люди. Жил в одиночестве. Супругу Любу – вначале перестройки успешную, а потом жестоко прогоревшую и разорившуюся предпринимательницу, неизлечимо заболевшую, – Борис потерял раньше. Затем в пьяной драке зарезали его старшего сына. А через какое-то время Бог, а может быть, сатана, которому, как и все оборотни, служил он в остатние свои годы, прибрал и его – к месту. А жаль такого конца. Хорошо он когда-то начинал на красном поле советской империи. И дружили мы, дружили…
Да, невольно поверишь в известную закономерность – всякая революция, всякая смута рано или поздно пожирает своих воинственных деток. Так было со «светочами свобод» декабристами, с «ленинской гвардией». Тот же суд истории, а может быть, Господний суд принялся карать или жестко наказывать оборотней и предателей ельцинско-гайдаровской поры.
МАЛУЮ НАРОДНОСТЬ ОБИЖАЕТЕ
Жил-был и творил поэт Леонид Васильевич Лапцуй, как говорили в советские времена, представитель литературы малого северного народа. На виду жил, писал в почете и внимании. В отличие от русских национальных стихотворцев и писателей, при особом внимании, когда мы, происходившие от сохи-бороны, добивались всего сами. Даже при несомненном большом таланте, при мощном и звонком образном голосе, как у того же, к примеру, Ивана Михайловича Ермакова. Сами.
«Ну да, Ермаков… одаренный!» – цедил критический бульон какой-нибудь университетский доцент. Печатно ж про Ермакова доценты эти помалкивали, выщелкивая восторженные рулады о представителях «малой северной народности», «детях» тайги или тундры. Славянская народность в университетское критическое варево чаще всего «мордой лица» не вписывалась. Иль упоминалась походя, вскользь.
Умный Толя Кукарекин, как-то шагая с нашей литературной братвой по Республике, кивнув на новую вывеску, оповещавшую, что в Тюмени появился свой университет, иронично произнес: «Вот госуниверситет, мужики, кто не знает, возникший на базе пединститута и ГПТУ № 2…» (Справедливости ради, замечу, что впоследствии Тюменский университет при ректорах Г. Ф. Куцеве и Г. И. Чеботарёве стал видным и крупнейшим вузом России).
Эй, где, очередной айвэседо? Эй, пуйко-нуйко, а-у! Эй, классик ненецкого народа, Аня Неркаги?
Об Анне, как писательнице, разговор не простой. Надо сказать и о трудном и об успешном её начале. И о печальном, в чем-то трагичном для её несомненного дара пути… Но и тогда, наблюдая избирательное отношение местных и не местных «литературоедов» к северным младо-национальным голосам, понимал: «Политика литературная такова!» Струилась при этом забавная строфа одного провинциального стихотворца, отчасти выражавшая дух времени:
Как было с Аней? Обнаружил её, бывшую воспитанницу далекого тундрового интерната, а теперь студентку первокурсницу Тюменского индустриального института, Константин Лагунов, отечески опекал многие годы. А тогда, при обнаружении, с восторгом расхваливал перед нами «юное ненецкое дарование». Своей искренностью, прежде всего, подивила его студентка из тундры, как говорил Константин Яковлевич. Мол, Аня в своих писаниях признавалась: «Многое мне не надо – кусок хлеба на обед… да хорошие, не разбитые башмаки». Эти «башмаки» и сразили напрочь руководителя писательской организации.