С мыслью как можно раньше начать свыкаться с новым для меня статусом безработного преподавателя я принялся сразу же искать жилье подешевле и с меньшим количеством проблем, чем нынешнее. Действительность не замедлила продемонстрировать, что я его не найду, и я прекратил поиски. То ли потому, что эта неудача наслоилась на все предыдущие, то ли потому, что я слишком рано понадеялся покинуть эту сырую мрачную квартиру с гнилым нутром, но это обстоятельство меня подкосило. Правда и то, что завоеванная разводом с Луизой независимость, воспринимавшаяся мной как счастье всего несколько месяцев назад, поскольку она сняла с моей души неясный, но вполне ощутимый груз и позволила мне, быть может, первый раз за всю жизнь, жить в состоянии некой приятной легкости, свободной от связей, обязательств и ответственности, теперь стала казаться невыносимой, словно абсолютная свобода околдовала меня и оторвала от реальности, словно это отсутствие груза превратило меня в бесплотное, эфемерное и призрачное существо, словно я начал осознавать всю невозможность жить только в настоящем и ради настоящего, без воспоминаний, без надежды, без страха и без тоски, словно все мои усилия освоить неведомое искусство быть персонажем характера были заведомо бессмысленными, потому что характер — как, вероятно, все истинно важное в этом мире — это не завоевание, а дар, которого я не удостоился и посему не мог им наслаждаться, потому что мне, чтобы чувствовать себя живым, необходимы и груз, и тоска, и судьба, и особенно еще потому, что человек, отведавший горький вкус жизни под открытым небом, не может и не хочет вернуться домой. Во всяком случае это ощущение легкости и покоя все больше и больше вгоняло меня в тоску, и, возможно, именно с этим связано то, что в ту пору я начал скучать по Луизе.
И вот тогда произошло нечто совершенно непредвиденное, в результате обернувшееся моим спасением. Однажды в начале июля, после окончания занятий и экзаменов, я поехал в университет, чтобы забрать из кабинета свои вещи. Я предпочел сделать это раньше, а не в сентябре; хотя осенью мне еще пришлось бы приезжать, чтобы принять последние экзамены (мой контракт истекал лишь первого октября), но тогда операция по освобождению кабинета вынужденным образом (на факультете будет самый разгар сессии) привлекла бы больше внимания, чем я того желал.
Когда я в тот вечер появился на факультете, было начало седьмого. Проходя через холл и поднимаясь по лестницам, я никого не встретил; кафедра тоже казалась опустевшей. Я разбирал бумаги и складывал книги в картонные коробки, и тут в дверь постучали. Это была Алисия.
— Привет, — сказала она, прислоняясь к дверному косяку.
Она была одета в черную шелковую рубашку, красную кожаную мини-юбку и сапоги на высоком каблуке; через плечо у нее висела черная сумка, а в другой руке она держала пластиковый пакет. Брови и ресницы у нее были густо накрашены черным, а полные губы сверкали от красной помады; верхнюю губу украшала небольшая, но заметная припухлость.
— Я собиралась уходить, но услышала шум…
— Я складываю вещи, — прервал я ее, обводя рукой полупустое помещение. Чтобы не молчать, я прибавил: — Ты не знаешь, сколько барахла скопилось за эти годы.
— Представляю себе, — произнесла она, глядя на стены кабинета с какой-то грустью. Затем, сделав шаг вперед и посмотрев мне в глаза, она улыбнулась странной улыбкой. — Тебе не жаль уходить после стольких лет?
Мучительно ища ответ, я инстинктивно отступил шаг назад, споткнулся об одну из коробок с книгами и с грохотом упал на них. Улыбка Алисии превратилась в заботливо-издевательскую ухмылку.
— Осторожно, дорогой, — сказала она, помогая мне встать. — Ты не ушибся?
— Нет, — ответил я.
Я покраснел. Чтобы выиграть время, поскольку я нервничал, ощущая так близко лицо и тело Алисии, я задал вопрос: