Тогда я встал и поднял с пола каким-то чудом уцелевшие очки Матеоса. Я протянул их старику. Он нацепил их, взглянул на меня с явной тоской и, поскольку я не отреагировал, со смущенной улыбкой спросил:
— Что-то не так, правда?
В ответ раздался стук закрывающейся двери, который он, возможно, и не расслышал.
7
Застолье длилось недолго. В начале пятого мы сослались на важную встречу и распрощались с моей тещей, Кончей и Висенте Матеосом.
Пока мы обедали, прошел ливень и очистил воздух и улицы от липкой пыли, которая всегда остается после дневной жары. Выйдя на Виа Лайетана, я обнаружил среди однообразно-серых туч просвет голубого неба. Воздух был прозрачен и нежен, и пробившиеся лучи придавали краскам такую яркость, что все вокруг казалось только что нарисованным. Погруженная в обманчивое спокойствие Луиза внимательно вела машину по извилистым улочкам, охваченным послеобеденной спячкой.
По возвращении домой она сварила кофе и, пока мы его пили, непрерывно возмущалась матерью, ее семьей, Хуаном Луисом и Висенте Матеосом.
— В конце концов, даже лучше, что они ушли, — сказала она, облегчив душу, имея в виду Хуана Луиса, Монтсе и детей. — Мы хоть смогли спокойно поесть.
Это было правдой: по сравнению со столь богатым событиями аперитивом сам обед оказался почти скучным. Вероятно, он стал бы совсем скучным, если бы природный оптимизм и неистребимое жизнелюбие моей тещи не одержали верх над досадой, вызванной нетерпимостью Хуана Луиса, и не заставили ее снова пуститься в бесконечную болтовню. Этот поток пустых слов развеял смущение Матеоса и постепенно свел нервно-взвинченное состояние Луизы к усталой покорности, что не помешало ей вполне искренне смеяться над рассказами матери о забавных случаях времен ее молодости. В моем же случае возвращение к привычной, ничем не нарушаемой скуке семейного торжества лишало меня благодарной роли зрителя, которую мне удавалось сохранять до тех пор. Я попытался скомпенсировать эту потерю, моментально вернувшую меня к тревожным мыслям о себе самом и о своем положении, самозабвенно наслаждаясь «Фефиньянес» и мерлузой, приготовленной Кончей. В остальном же, удивительно, что из всех разговоров во время того обеда мне запомнился лишь сбивчивый рассказ Матеоса о его недавнем прошлом. Тот рассказ произвел на меня тягостное впечатление даже не самим перечислением драматических событий — крах его маленького посреднического предприятия по торговле винами, дававшего ему средства к существованию, потеря квартиры, где родились его дети, вынужденная необходимость прибегнуть к щедрости его вдовой сестры, с которой он делил кров и пищу, — а, скорее, униженно-ироническим тоном, с каким он обвинял себя во всех ошибках, словно они должны были казаться нам смешными, а не трагическими или хотя бы печальными. Особенно грустно, что в какой-то момент у меня возникло ощущение, хотя я сразу же постарался его отогнать, будто он выдумывает все эти несчастья, чтобы вызвать наше сочувствие, и в первую очередь сочувствие моей тещи. Конечно, ей все это уже было известно, но она продолжала слушать с видом добродетельного негодования, лишний раз подтверждавшим ее старинную привычку с презрением относиться к окружающей реальности.
— Ну вот, — вздохнула Луиза, наливая себе еще чашку, и начала укорять меня, словно небольшая мирная передышка во время обеда и пауза с питьем кофе снова вернули ей воинственный пыл, изрядно ослабленный ссорой с матерью и Хуаном Луисом. — Во всяком случае, ты тоже хорош: мог хотя бы предупредить меня об этом человеке!
Будто очнувшись ото сна, я спросил:
— О каком человеке?
— О Матеосе, о ком же еще! Ты мог сказать мне, что он придет на обед. По крайней мере, я бы подготовилась.
— Я не знал, что он придет на обед.
Луиза взглянула на меня с интересом.
— Тогда о чем ты собирался поговорить со мной вчера вечером? Ты же сказал, что это важно, правда?
Хотя я почти не переставая думал об этом, честно говоря, за весь день у меня не было ни времени, ни возможности разобраться в своих мыслях, продумать, в какой момент и каким способом приступить к делу. Возможно даже, что в глубине души я решил отложить объяснение, но сейчас с беспощадной очевидностью я понимал, что вряд ли представится другой такой же подходящий случай. Эта уверенность вновь всколыхнула все симптомы простуды: в голове помутилось, болезненно затекли мышцы, стало больно глотать.
— Важно? Ну, не знаю, в какой-то степени… — заговорил я. Встав с дивана, я подошел к стеллажу, достал томик Патриции Хайсмит и начал рассеянно листать его, как человек, ищущий, что бы почитать на ночь. — В любом случае, это не имеет отношения к делу. Ни к Матеосу, я хочу сказать, и ни к твоей матери.