Как и предполагалось, вторая чашка кофе примирила Марсело с действительностью. Отхлебнув пару глотков, он закурил сигарету, провел рукой по волосам, отодвинул газету и, будто только что заметив мое присутствие или только что очнувшись ото сна, хлопнул меня по спине.
— Ну, так как дела? — спросил он. — Как жизнь?
Определенно, для Марсело день только начинался. Я чихнул и высморкался в салфетку. Марсело поинтересовался моей простудой, и я поспешил заверить его, что все в порядке. Затем он заговорил об отборочных матчах «Барсы» и о его любимом городке Морелье: о летних курсах в Морелье, о праздниках в Морелье, о колоритном скульпторе из Морельи, знакомом ему с детства и который, похоже, знавал моего отца. Потом мы между делом обсудили перспективы студенческой забастовки (Марсело сомневался в ее успехе) и проблему с зачислением. Мы поговорили о разрыве Алисии с мужем, весьма обрадовавшем Марсело, поскольку он подтверждал неумолимое действие царящих в семейной жизни законов. Я, со своей стороны, воспользовался случаем и заметил:
— Да, кстати. Мне сказали, что вот-вот объявят конкурс.
— Кто это сказал?
— Алисия, — пояснил я. — По-видимому, деканат уже принял решение.
— Вот чё-о-рт! — протянул он и, вытаращив маленькие мутные глаза, словно про себя произнес: — Не думал я, что все случится так быстро.
— Но ведь к этому все шло, правда? — сказал я, стараясь сохранить присутствие духа, изрядно поколебленное мрачными словами Марсело.
Однако совсем избавиться от тревоги мне не удалось, и, собравшись с силами, еле слышным голосом я задал вопрос, вобравший в себя все страхи, которые не отважился озвучить Марсело:
— Тебе кажется, что слишком быстро?
— Что ты, совсем нет, — поспешил он успокоить меня. — Чем раньше, тем лучше. Я сегодня же попробую поговорить с деканшей.
Задумчиво наморщив лоб, он допил кофе и, сделав последний глоток, бросил сигарету на пол и растоптал.
— В любом случае, я полагаю, что…
Он замолк на полуслове, внезапно его лицо разгладилось, он широко улыбнулся и, воздев руки вверх, воскликнул:
— Легка на помине!
Деканша была энергичной женщиной, с нежно-розовой кожей, изящно очерченными губами, блестящими зелеными глазами и легкой улыбкой. Она обладала гибкой и стройной фигурой, но обычно скрывала свои округлые формы, будто стыдясь их, под свободными платьями кричащих цветов. Казалось, эта пестрота призвана была возместить явную робость их владелицы, исчезавшую лишь тогда, когда четко определенные рамки ее работы давали ей ощущение защищенности. При выполнении своих обязанностей она проявляла решительность и твердость, прямо пропорциональную той слабости, которую ей приходилось преодолевать, чтобы справляться с работой. Она преподавала историю, но в течение многих лет посещала занятия Марсело, поскольку их связывала давняя дружба, основанная не только на восхищении и приязни с ее стороны, но и на совместном участии в политической борьбе во времена их мятежной юности. Прошлое членство в какой-то левой партии радикального толка сказалось на ее характере и проявлялось в заметном отсутствии чувства юмора, тоске по великим делам, привычке интересоваться политикой и в первую очередь, по словам Марсело, в неосознанном пуританстве, что, в конечном итоге, превратило ее в человека, который понимает, что жизнь такова, какова она есть, и не собирается меняться, и поэтому испытывает непреодолимое стремление стыдиться своего собственного счастья. Лет ей было ближе к пятидесяти, чем к сорока, но ни возраст, ни недавнее вдовство (преждевременная и драматичная смерть мужа широко обсуждалась на факультете) не смогли стереть с ее лица, теперь сиявшего скрытой зрелой красотой, следы великолепия ее молодости. Возможно также, что вдовство и заставило ее два года назад обратить в сторону факультета всю свою нерастраченную энергию женщины, измученной одиночеством, но не сломленной. Деканша появилась не одна, ее сопровождал преподаватель, которого, как и ее, я до тех пор знал только в лицо: хилый тип среднего роста, с выбритой физиономией, зачесанными назад редкими светлыми волосами, в круглых очках и сером фланелевом костюме. Выражение довольства на его лице, казалось, объяснялось не мимолетным состоянием души, а носило постоянный характер, быть может, проистекавший из нескрываемого удовлетворения тем обстоятельством, что он знаком лично сам с собой.