— А где дамы-то?
— Они ждут… В другом экипаже, тут, подальше. — Человек во фраке влез на сиденье, взял вожжи, повернулся: — Ну же?
Сторож помедлил и, решившись, полез следом.
— Ладно уж. Хорошо-с. Покажу, как не показать. — Подобрав плащ, уселся.
Молодой встал с ним на подножку, достал из кармана кастет, примерился и коротким рассчитанным движением ударил сторожа по затылку. Тот дернулся, вяло осел; старший ловко подхватил его тело, не давая сползти. Поднял вожжи, и вороная так же беззвучно, как пришла, развернулась и двинулась назад по дороге, ведущей в центр голодаевских болот. Через несколько шагов старший остановил кобылу. Здесь было что-то вроде естественно возникшей среди болот лужи; зеленая ряска, образовавшаяся на краю трясины, подступала к самой дороге, изредка из жижи поднимались беспорядочно росшие пучки серого камыша. Все это сейчас пытался скрыть волглый белесый туман. Молодой сошел с подножки, достал из коляски три тяжелых оплетенных булыжника. Кивнул — и двое острожно сняли тело, поднесли к краю болота, опустили на землю. Аккуратно привязали утяжеления к ногам и шее и стянули тело в воду. Сторож уходил на дно неохотно: мешал плащ, его брезентовые края долго пузырились на поверхности, расталкивая водоросли. Наконец скрылись и они; после того как ряска над телом сомкнулась и все успокоилось, двое уселись на облучке. Старший тронул вожжи, и кобыла так же беззвучно ушла в сторону Васильевского острова, скрывшись в тумане.
3
Еще через три дня, в ночь с субботы на воскресенье, с 10 на 11 июня 1912 года, в Петербурге, на Московской заставе, вспыхнул крупный пожар. Пожар был из тех, которые входят потом в городские хроники: горел электромеханический завод фирмы «Н. Н. Глебов и К°». Пламя легко охватило все здание; там, где стояли штабеля бочек с варом, обмоточным материалом и нефтью, отдельные вспышки огня поднимались вверх до десяти метров. Огонь распространился удивительно легко; сторож, работавший здесь недавно, вторую неделю, так и не смог объяснить, откуда появились первые языки пламени. Так как завод не имел страхующих брандмауэрных отсеков, огонь уже через десять минут охватил все здание. Были вызваны пожарные; надо сказать, подъехали они довольно быстро. Команда тут же приступила к тушению, но практически ничего нельзя было сделать: сразу же после приезда пожарных рухнула крыша. Хотя в тушении участвовало около ста человек и более десяти брандспойтов, к трем часам утра от завода «Н. Н. Глебов и К°» ничего не осталось — только слабо дымились голые стояки стен.
За пожаром наблюдали почти все обитатели соседних домов. Многие из них вышли на улицу; столпились у пустыря и жильцы дома, в котором дворничал Баскин. Жильцы тревожно хмурились, наблюдая за струями брандспойтов и изредка вырывающимися вверх столбами пламени. Только сам Баскин, присев на корточки у распластанного на земле мохнатого тела, молча плакал. Шарик лежал неподвижно, казалось, он присел перед последним смертельным прыжком. Г олова пса была размозжена, но глаза все еще глядели на постепенно стихающее пламя, а угрюмо приподнявшиеся губы, обнажив бессильные теперь клыки, все еще угрожали кому-то.
4
Арсений Дмитриевич Пластов, высокий, подтянутый, с глубоко посаженными карими глазами, горбатым, несколько хищного вида носом и вьющимися каштановыми волосами, рано утром вернувшись с прогулки и открывая дверь с медной табличкой «К. с. А. Д. Пластов, присяжный поверенный», усмехнулся. Когда-то этот адрес на Моховой, 2, и медная табличка были известны многим, теперь же о них постепенно начинают забывать. Сам же он, хозяин таблички, тридцатишестилетний Арсений Пластов, за эти годы карьеры так и не сделал, застыл на все том же «к. с.»[1], став адвокатом без клиентуры. Он, Арсений Пластов, которого еще в девятьсот четвертом весь Петербург считал модным начинающим юристом, выигрывавшим подряд все процессы, за которые брался, пал жертвой цеховой конкуренции. Да, именно так. Пожалуй, тогда, в девятьсот четвертом, он был слишком молод. И многого не учитывал. Был слишком независим, слишком смело выступал в печати против чинопочитания, негласной иерархии. Да и других, не нравившихся ему порядков и нравов, царящих в среде петербургской адвокатуры. Главным же, он это теперь отлично понимает, были его высокие гонорары. На адвокатов города они действовали, как красная тряпка на быка. Всего этого, вместе взятого, — независимости, гордости и гонораров — петербургская адвокатура ему не простила. Позже, размышляя над случившимся, он пришел к выводу: на него специально искали компрометирующие материалы. И, когда этих материалов так и не нашли, решили создать один-единственный материал. Увы, это удалось…