— Я верю этому сержанту, — проговорил Шукшин…
* * *Штаб партизанской армии помещался в небольшом старинном особняке. У подъезда стояла вооруженная охрана. Узнав русских, бельгийцы окружили их, радостно зашумели:
— О, русские друзья! Проходите, проходите…
Командующий беседовал с пожилым, лысым человеком в военном френче, сидевшим у стола в кресле. Увидев русских партизан, он поднялся из-за стола, подошел к ним, пожал руки. Лицо командующего казалось усталым, веки его глаз сильно припухли, на скулах нездоровая желтизна. Должно быть, этот уже не молодой человек, столько лет работавший в подполье, руководивший тяжелой и опасной борьбой, и теперь не знал отдыха.
Бельгиец, сидевший в кресле, проговорил, внимательно глядя на Трефилова:
— А я вас знаю. Вас зовут… Виталий! Я видел вас в Мазайке. Ваш отряд там дрался геройски… Диспи, — бельгиец повернул голову к командующему. — Это тот самый командир отряда, о котором я тебе говорил!
Командующий посмотрел на Трефилова снизу вверх, улыбнулся:
— О, какой большой… русский богатырь! Садитесь, садитесь!
Вошел работник штаба с большой пачкой партизанских удостоверений. Диспи взял из его рук документы, передал Шукшину.
— Это будет память от нас, от ваших бельгийских товарищей. Бельгийский народ никогда не забудет подвига русских партизан, вашей бригады… Если мне суждено будет после победы приехать в Москву, я расскажу о вас Сталину…
— Штаб потребовал представить отличившихся партизан к награждению орденами, — сказал Шукшин. — Вот список…
Диспи взял протянутый документ, пробежал глазами.
— Вы представили тридцать человек, этого мало. У вас больше партизан, достойных награды, больше! Мы же знаем о делах бригады «За Родину»… — Диспи помолчал, прошелся по комнате. — Впрочем, теперь вопрос о награждении отпадает…
— Они уже наградили нас! — зло бросил бельгиец, сидевший в кресле. — Вместо золота орденов — свинец.
Диспи заговорил об обстановке в Бельгии. Англичане и американцы торопят Пьерло, требуют быстрее расправиться с патриотами, с коммунистическими отрядами. Коммунистическими они объявили все силы внутреннего Сопротивления, за которым стоит весь бельгийский народ. Фронт независимости единодушно поддерживают рабочие, крестьяне, интеллигенция. По первому зову Коммунистической партии на улицу вышли десятки тысяч трудящихся. На расстрел мирной, безоружной демонстрации рабочий класс ответил массовой забастовкой.
— Нет, им не сломить волю народа! — Диспи гневно взмахнул кулаком. Подойдя к столу, взял сигарету, нервно чиркнул зажигалкой. Закурив, встал у, окна и, глядя на улицу, проговорил раздумчиво — Конечно, мы не будем обострять обстановку внутри страны. Мы понимаем, что главное сейчас — обеспечить разгром гитлеровской Германии…
— Но Пьерло все равно полетит! Не быть этому жалкому холую правителем! — с ненавистью сказал бельгиец в военном френче и резко встал, заходил по кабинету. — Пьерло не спасут ни английские танки, ни американские бомбы. Народный гнев сметет его…
— Да, народ заставит Пьерло уйти! — Командующий повернулся к Трефилову. — Вы едете в бригаду, во Францию? Передайте своим товарищам от всех нас привет и большое, большое спасибо!
Шукшин и Трефилов направились к выходу, но Диспи их остановил.
— Товарищ Констан, я хотел бы подарить вам что-нибудь на память… — Он огляделся кругом, ощупал свои карманы. — Что же вам подарить… Ничего нет! — Диспи растерянно улыбнулся. — Вот возьмите мою визитную карточку. Я только распишусь на ней… Пожалуйста, возьмите. Память сердца!..
Шукшин снял свои наручные часы, подал командующему.
— Это вам. От меня и от наших партизан.
Дресвянкин продолжает дневник
15 января. Вот уже прошла неделя, как бригада прибыла в Камп де Маиль. Здесь самый большой в Западной Европе лагерь немецких военнопленных — тут их около ста тысяч. По приказу Советской военной миссии охраняем пленных. Вместе с нами здесь находятся два американских полка — «белый» и «черный». «Белые» несут охранную службу, а негры строят казармы — военный городок. Интересно, для чего американцам эти казармы? Не собираются же они жить здесь, во Франции?
Когда мы ехали в Камп де Маиль, наши ребята, вспоминая, как издевались над ними фашисты, говорили: «Ну, теперь мы им все припомним, за все рассчитаемся…» Но советский человек неспособен мстить безоружному врагу. Когда мы увидели гитлеровцев за колючей проволокой, злоба к ним не то что прошла, но уступила место другому чувству — презрения и брезгливости. И редко кто, в припадке гнева, даст фрицу затрещину или пинок под зад.