Американцы уже ушли, а наши ребята еще несколько минут стояли молча, подавленные случившимся. Потом окружили негров. Негры как-то растерянно, извиняюще улыбались. Я понял, что у них невыносимо тяжело на душе.
Привыкнуть к этому нельзя!
2 февраля. Начальника лагеря, майора, сняли… за слишком хорошее отношение к нам, русским. Новый начальник лагеря старается нас «прижать», где только может. До этого мы питались в одной столовой с американцами. Теперь нас отделили.
10 февраля. Сегодня получилась интересная перепалка с лейтенантом Фишеровым. С этим Фишеровым мы разговариваем часто, и каждый раз беседа наша кончается схваткой. Не знаю почему, но Фишерова тянет к нам, он ищет повода потолковать с нами, поспорить.
Свою враждебность к советскому строю Фишеров не скрывает, расхваливает американский образ жизни. Если верить этому Фишерову, так в Америке всем людям открыта дорога к благоденствию. Конечно, ему самому повезло: имеет собственную фабрику по производству «молний». Но от американских солдат, простых парней, я что-то не слышу разговоров о «благоденствии». У меня тут есть друг, Ричард. Скромный парень, без этого нахальства, которым отличаются его некоторые собратья. Ричард мне как-то сказал: «Война — дело плохое, и все-таки это лучше, чем сидеть без работы… Что будет после войны? Я год ходил без дела, целый год, пока не попал в армию…». Ричард говорил, а в глазах его были тревога, страх. Будто в бездну человек смотрел…
Сегодня Фишеров пригласил меня сыграть партию в шахматы. Играет он неплохо, я согласился. За шахматами зашел разговор о политике. Фишеров начал доказывать, что только в Америке существует настоящая свобода и каждый, кто этого хочет, может жить обеспеченно: равные возможности для всех! Я его спросил, какие у него доходы, сколько он зарабатывает.
Он не понял, к чему я веду разговор, и начал хвастать своими доходами, виллой, автомобилями.
— А сколько у вас в среднем зарабатывает рабочий? — спросил я его.
Фишеров сразу осекся. Попался, любезный! Давай мы тут подсчитывать. Конечно, хозяин кладет в карман в тысячу раз больше, чем рабочий! Старший лейтенант Ольшевский, присутствовавший при этой беседе, с усмешкой сказал Фишерову: «Вот вам и равноправие, господин лейтенант. Это все равно, что ехать на осле, погонять его палкой и приговаривать: это не ты меня везешь, осел, а я тебя. Я сено даю да еще палкой тебя погоняю…»
Слова Ольшевского взбесили Фишерова. Он бросил шахматы, забегал по комнате. Вы, говорит, ничего не понимаете, вас напичкали пропагандой, и вы это повторяете, как попугаи, а сами вы мыслить не в состоянии. Ну, и пошел опять доказывать. «Если хотите знать, говорит, то в Америке рабочий является таким же хозяином предприятия, как его владелец». А я ему опять вопрос: почему бы вам в таком случае не передать фабрику в распоряжение рабочих? Раз они хозяева… Он, конечно, вытаращил глаза: «Как это, говорит, передать? Фабрика-то моя, мой капитал в нее вложен! Пускай вкладывают свои деньги в предприятие и получают проценты…» Хорошо, отвечаю я ему, а где им взять деньги? Они же едва концы с концами сводят… Фишеров не сдается: «Но я-то смог нажить капитал, я-то стал богатым!»
Ольшевский тут ему вопрос: «А рабочие фабрики согласны с тем, что это он сам, своим трудом нажил капитал? Был бы у вас, господин Фишеров, капитал, работай вы на своей фабрике один, без рабочих?»
В общем досталось Фишерову на орехи. «Политбой», как мы называем такие разговоры с американцами, закончился полным разгромом противника.
14 февраля. Новый начальник лагеря открыто проявляет свое враждебное отношение к русским. Глядя на начальство, изменили к нам отношение и другие американские офицеры. Фишеров больше не приходит играть в шахматы. Начальник лагеря боится нашего общения с американскими солдатами, нашего влияния. Он даже запретил своим солдатам петь советские песни. Но солдаты все-таки поют. Особенно хорошо у них получаются «Москва моя» и «Катюша».
25 февраля. Сегодня я был свидетелем такой сцены, что до сих пор не могу прийти в себя.