— Да, подожди секундочку. — Он улыбнулся и направился в ванную, но остановился на полпути. — Ты голодная?
— Папа обычно говорит «нечего на ночь жрать», — простодушно отозвалась Мари, продолжая чесать массивную шею Сумо, — да мне что-то и не хочется: в желудке будто змеи ползают…
Пожал плечами и скрылся в ванной комнате. Хлопнула дверь спальни Хэнка, и лейтенант, зевая и почёсывая поясницу, прошёл в гостиную.
— Иисусе, что это ещё за сюрпризы? Мелочь, ты чего здесь делаешь в такой час? Да ещё и раздетая. — Хэнк потёр сонные веки.
— Я от паука убежала. Опять, — промямлила она не без смущения, догадываясь, что Андерсон отреагирует так же, как и большинство взрослых — с равнодушием и неверием.
— Оу, — не нашёлся, как внятно ответить. — Твоему папаше следует быть внимательнее к этому твоему страху. Он ведь до сих пор беспокоит тебя. И не на шутку, раз ты здесь.
— Простите, что потревожила вас. Знаю, что это глупый поступок, но мне больше не к кому идти. Ни с кем так не безопасно, как… — Она обернулась на звук шагов.
Коннор вернулся в гостиную и принёс ей огромное махровое полотенце с атласным узором, местами полинявшее, но похожее на ворсистое облако, и свою рубашку, пахнущую стиральным порошком и свежестью. Мария потянулась, чтобы взять чистое бельё, и Коннор заметил странные покраснения, опоясывающие тонкой сеточкой её запястья.
— Что это такое? — тревожно спросил он её, прикоснувшись к повреждённой коже.
— Ой, я даже не обратила внимания…
— Похоже на следы от… верёвки, — он с отвращением поморщился.
Проанализировав увиденное, Коннор пришёл к выводу, что ребёнка связали чем-то эластичным: неволокнистый состав, на кожном покрове не осталось никаких фрагментов материала. След необычный, плохо идентифицируемый: как будто был оставлен либо около девяти часов назад, либо между верёвкой и кожей в момент связывания был барьер, и всё случилось не более пары часов назад.
— Мари, ты помнишь хотя бы приблизительно, как могла получить эти отметины?
— Ну, вообще мы сегодня с девочками в школе фигнёй занимались. — Очевидно, она стеснялась рассказывать о таком пустяке. — Вешали на руки резинки для волос: типа, у кого больше поместится. Это очень тупо, я знаю! — Мари зажмурилась и рассмеялась. — Ладно, пойду ноги помою.
Ей хотелось сбросить градус возникшего напряжения.
Хэнк прошёл за Мари и поставил у двери ванной свои вторые домашние тапки, затем неловко почесал затылок:
— Они, конечно, не совсем твоего размера и рваненькие, но очень удобные.
— Я люблю дурацкие тапки, мистер Андерсон, — весело ответила она, — мне сгодятся.
— Ну что ж, эм… располагайся. Мыло или гели можешь любые брать. Вот.
Прикрыв за собой дверь, он вернулся к Коннору. Тот стоял перед окном и разглядывал пустую улицу, погрузившись в тяжёлые раздумья.
— Задницей чую, ты строишь теории насчёт этой херни у неё на руках. — Хэнк присел на диван, упёршись ладонями в колени. — Она вроде всё объяснила: занималась с подружками ерундой всякой. В подростковом возрасте такое нормально. Это ещё цветочки! Я помню, мы со школьными приятелями соревновались на заброшенном заводе, кто струёй больше пустых пластиковых бутылок собьёт, — тихонько гоготнул.
— Знаешь, быть может, паук — это действительно лишь игра детского воображения, едва ли он реален. — Казалось, Коннор слушал Хэнка вполуха, пытаясь воссоздать собственную картину произошедшего с нуля. — Но человек, сделавший с ней это, — реален.
Повернулся к Андерсону лицом.
— Ты считаешь, она проецирует на своего мучителя образ паука? Типа психологической защиты?
— Вероятно. Но, может быть, паук олицетворяет не самого человека, а предчувствие беды…
— Без грамотной психотерапии тут не разберёшься, сынок.
— Знаю, её слова звучат убедительно, но с этими отметинами что-то не так. Словно кто-то следы заметал.
Процессор неустанно обрабатывал данные, разгонял по проводам волнение.
— Я всё думаю, что должен делать? Как полицейский и как робот, созданный защищать человеческую жизнь, я знаю, что обязан сообщить об этом в социальную службу. Но как друг…
Устало прикрыл веки. Хэнку показалось, что Коннор в это мгновение выглядел необычно — оттенённый почти человеческим измождением. Вряд ли оно было физическим.
— Ты много лет работаешь в полиции, Хэнк, ты знаешь эти отвратительные истории лучше меня… Единственный человек, имеющий доступ к Мари двадцать четыре часа в сутки, — её отец.
— Господи, Коннор! — Андерсон нахмурился и пристально поглядел на своего друга. — Ты ведь понимаешь, что разбрасываться подобными обвинениями на основе детских страхов и единоразовой травмы подобного рода слишком поспешно? У тебя на руках пока нет ни фактов, ни вещдоков.
— Она ребёнок со следами насильственного обращения на теле. Это повод, чтобы соцслужбы как минимум присмотрелись к обстановке в её семье, — его голос стал выше, агрессивнее. — Пока я тут разбираюсь, стоит обвинять Роджера или нет, она переживает это снова и снова. Каждый день. Ей постоянно страшно. Страшно до такой степени, что даже тёмные улицы Детройта кажутся безопаснее собственной комнаты. — Коннор сел рядом с Хэнком и поник.
— Про паука она говорит уже больше года, но следы-то вроде первый раз у неё такие, — обстоятельно и спокойно заговорил Андерсон. — Может, эти вещи действительно не связаны? Я не исключаю бытового насилия, но Мари вполне уверенно вспомнила, как баловалась с девочками днём. — Приложил кулак к щеке, подгоняя мысли. — Я не говорю, что твои тревоги напрасны. Я согласен с ними. У меня нет сканера в мозгу, чтобы судить о реальной картине произошедшего так же компетентно, как ты.
— Чувствую себя как никогда бесполезным и никчёмным. Детектив-андроид, — едко усмехнулся над собой. — Без места преступления реконструировать картину произошедшего невозможно.
— Ага, ты ещё в её спальню проберись, когда она в школе будет: для «реконструкций». — Хэнк согнул пальцы в кавычках.
— Пока это видится самым эффективным решением.
— Слышь, Робокоп²{?}[Хэнк ссылается на героя одноимённого фантастического фильма режиссёра Пола Верховена 1987 года про киборга-полицейского; действие картины разворачивается в Детройте.], притормози-ка хоть на секунду. Давай ещё незаконное проникновение без ордера устрой, а. Будет так роскошно, что Фаулер наконец-то расщедрится на табельное для тебя, которое я и так безуспешно выбиваю уже не первый год! — Андерсон негодующе взмахнул рукой. — Расщедрится и на радостях прострелит из него же твою пластиковую башку.
— Значит, ты предлагаешь молча бездействовать?
— Я предлагаю адекватно, без эмоций взвесить и обработать имеющиеся немногочисленные факты — то, что детектив-андроид умеет лучше меня самого. Ты знаешь, что я прав, сынок. Сам ведь сказал: ты её друг. Если зазря натравишь на её дом органы опеки, опорочишь отца, который может оказаться не при делах, малая тебе этого не простит.
Коннор хотел продолжить спор, но из ванной вернулась Мари. Хэнк многозначительно посмотрел в глаза своего друга, пожелал всем спокойной ночи и отправился к себе в спальню. Незавершённость разговора повисла в воздухе, продолжала растравлять нервы непрекращающимися электрическими импульсами, противоречивыми алгоритмами. Система перегрелась. Процессор требовал перезагрузки и энергосберегающего режима. Хорошо, что проклятый диод покоился запертым в ящике. Коннор молча постелил для маленькой гостьи на диване, а свои спальные принадлежности разложил на полу рядом, затем погасил в доме свет. Мари прильнула к заснувшему Сумо, почесала ему за ухом и юркнула под одеяло.
— Откроешь окошко? — тихо попросила она. — На улице так хорошо пахнет зеленью.
Коннор с радостью выполнил её просьбу.
— Мне нравится бледно-голубой цвет. — Мари приложила ладонь к ткани предложенной рубашки. — И тебе он очень идёт.
— Ты так считаешь? — без интереса спросил он, а сам всё думал о запахе зелени.
Ни ароматы, ни вонь для машины не имеют значения: запах озона в грозу, свежесть мокрой листвы, запах еды, чьего-то тела или духов — всё одно. Для людей они целые абзацы воспоминаний и ассоциаций — не просто индикаторы окружающего мира. «Как бы я хотел дышать твоими лёгкими, смотреть твоими глазами, слышать музыку и звуки твоими ушами, касаться твоими руками, по-настоящему замерзать и изнывать от жары. Как бы хотел понять. Не только кивать пластмассовой головой, будто я знаю, что ты чувствуешь».