Едва обретя Мари, Коннор снова терял её — на расстоянии вытянутой руки, в прохладной заинтересованности, в выброшенных «до выходных» планах. Он с ужасом замечал на её лице то, о чём прежде не допустил бы и мысли — скуку. Ей бывало с ним скучно. Раньше Мари могла до изнеможения посвящать лучшего друга в свои увлечения и хобби, в музыку и кино, которые любила, в собственные размышления о мире. Теперь же ей было этого недостаточно, она хотела впитывать что-то новое, учиться у других, подражать или искать новую себя. Машина не могла удовлетворить потребности бурной юности. Подлинной жизни.
— До чего ты вечно хороший, — пробормотала однажды Мари, когда Коннор подвозил её из школы домой. Это звучало несколько иначе, чем в далёкий июньский разговор, когда ей было всего девять. — Всегда правильный, всегда со всем согласный! Никогда не сделаешь чего-то дурного, не по правилам. Аж на зубах от тебя скрипит.
— Что ж, завтра всенепременно отправлюсь грабить магазины и жрать детей живьём. — Он пожал плечами, не отреагировав на её демонстративную грубость.
— Да вот опять ты всё в шутку! Ещё и в такую идиотскую. — Мари фыркнула и открыла окно. — Почему не обидишься? Я вообще-то оскорбила тебя.
— А тебе бы этого хотелось, значит?
— Не знаю… наверное. Меня бесит, что вот я, например, отвратительная, сплошное уродство, хаос и бардак! А у тебя каким-то чудом выходит быть безукоризненно правильным, услужливым. В смысле, вроде бы ты не рохля какая, но как же бесит твоя стерильная правильность!
— Мари, почему ты постоянно поливаешь себя дерьмом?
— Поглядите-ка, он сказал «дерьмо»! — поддразнила она, всплеснула руками. — Выскреб, наверно, из самых тёмны-тёмных-претёмных недр своей засахаренной души.
— Ты не ответила на вопрос, — заговорил Коннор сухим тоном.
Проигнорировала его и нарочно высунула в окно ноги, расслабленно откинувшись на спинку сидения.
— Твою же мать! — взревел он, имитируя точь-в-точь манеру Хэнка, когда тот бывал в бешенстве. — Быстро убери ноги из окна, совсем ума лишилась?!
И резко затормозил на обочине. В салоне повисла напряжённая тишина. Мари взволнованно поглядела на него, отрывисто задышав. В её глазах не было страха, она знала, что Коннор не навредил бы ей, даже если от злости оторвал бы руль автомобиля. Но она никогда не видела его в гневе, и это приковало её внимание к искажённому лицу напротив. Отсутствие в Мари тревоги начало успокаивать Коннора, и единственное, о чём он думал в эту минуту, — она права. «Никогда нельзя недооценивать тебя. Как бы резво я ни выплясывал в своих унылых спектаклях, ты чувствуешь это — сгнившую до основания ложь. Благодаря тебе я понимаю всё яснее, любовь — это не только, когда хочешь открыться, а ещё и тонкое чувство недостатков близких. И для тебя это значит видеть насквозь убогую механическую душонку того, кого ты любишь. Вернее, кого тебе не посчастливилось любить…»
— Пожалуйста, не делай так больше, — на выдохе отпустил он, прислонившись к спинке кресла и утомлённо прикрыв веки.
— Не бесить тебя? — виновато уточнила Мари.
— Не высовывай свои обезьяньи ноги в окно на полном ходу.
В тёплый, но хмурый февральский день Коннор проявил инициативу и сам пришёл к Мари: «Ой, а я тебя как-то и не ждала», — с порога заявила она, поправляя наспех сделанный пучок на голове. Молча принесла ему кофе: «Заткнула», — подумал он, разглядывая своё отражение на тёмной кофейной глади. Мари делала на кровати уроки, закупоренная наушниками, и почти не обращала на него внимания. Нули и единицы отмеряли отчаяние.
— Как ты вообще? — Он уже позабыл, когда в последний раз задавал ей настолько банальный и вымученный вопрос.
— А? — Мари приподняла один наушник.
— Я спросил, как ты?
— Послезавтра тест по биологии. Я нифига не успеваю! А ещё сегодня Крис позвала меня на вечеринку к какой-то там её знакомой, у которой предки уехали на четыре дня. Говорит, будет тьма народа, а у меня только и мысли, что все мои наряды старые да стрёмные. А ещё чёртовы месячные не вовремя, и у меня всё болит, я пошевелиться не могу, не то чтобы топать ещё куда-то. И вдруг я никому не понравлюсь? Вдруг они посчитают, что я скучная и со мной не о чем говорить? И ещё, кажется, у меня задница с лета стала толще в несколько раз, это кошмар…
— Знаешь я… — Коннор озадаченно потёр кулаком лоб. — Я и понятия не имел, что у тебя в голове всё это разом умещается. — Он невольно улыбнулся.
«Смешно, но порой я забываю, что она уже девчонка-подросток — клочок комплексов, раздражительности и тревог. Моя Мари никогда не стеснялась открыто говорить со мной обо всём, что её волнует, а теперь и подавно могу узнать одновременно всё что хотел и не хотел. Но лучше уж это торнадо, чем невыносимое молчание».
— Я тебя нагрузила своими девчачьими проблемами? — спросила она и уставилась на него выпученными глазами.
— А что, похоже на то?
— У тебя лицо просто такое…
— Нет, нет! Грузи, пожалуйста, меня вообще всем!
Негодование в ней сменилось безудержным хохотом. Подавляя приступы смеха, Мари захлопнула учебники и тетради, на цыпочках подплыла к Коннору, лукаво улыбаясь, затем вцепилась обезьяньими лапками в ткань его рубашки на плечах и крепко поцеловала в лоб, забравшись одной коленкой на его колено. Сладко смежил веки и чуть подался вперёд, отдаваясь её мимолётной ласке. Нули и единицы отмеряли нежность.
— Ладненько, ты свали пока вниз, мне переодеться и накраситься надо.
Отошла к шкафу с одеждой и принялась рассматривать свои вещи.
«Поцеловала, как будто насовсем прощается, — подумалось ему. — Впрочем, я чересчур драматизирую».
— Тебя подвезти?
— Не, спасибо. Меня и Крис подвезёт её старший брат, он на тачке будет.
«И минуты лишней не отдаст. В прежние времена сама просила бы об этом».
Спустился по лестнице и стал наворачивать круги по первому этажу, глядя в окна и впадая в навязчивую тоску. Его изводили туманность и расплывчатость собственных переживаний, ведь Мари вроде не бросала его, была всё так же нежна, правда, нежна она была второпях, между делом. Исчезала в сжатом кулаке.
Из родительской спальни вышла Кларисса, выглядела она так, словно собиралась на вечеринку вместе с падчерицей: вечерний броский макияж, глубокое декольте, шлейф парфюма следом. Коннор знал, что по графику сегодня у Роджера ночное дежурство, значит, приоделась миссис Эванс не для супруга. Он бы не стал размышлять над чужими семейными проблемами, до которых роботу нет никакого дела, если бы не Мари. Разлад между отцом и мачехой рано или поздно скажется на ней, стоит лишь дать ситуации настояться.
— Ой, Коннор, привет! — тепло поздоровалась Кларисса, плавно подошла и по-родственному приобняла его. Удивительным образом Роджеру удавалось держать данное много лет назад обещание, и его супруга также до сих пор оставалась в неведении, кем является друг её падчерицы на самом деле. — Ты Мими повезёшь на вечеринку?
— К сожалению, нет, мне нашли замену. — Он наигранно улыбнулся, чтобы скрыть огорчение.
— Переживаешь из-за этого?
Аккуратно вставила в накрашенные тёмно-бордовым губы тонкую сигарету и закурила.
— Мне же не четырнадцать. — Натянутый сарказм — совсем как у четырнадцатилетнего.
— Да хоть пятьдесят. Всегда не по себе, когда любимые отдаляются. Становятся другими, немножко как бы незнакомцами.
Золотистый огонёк на кончике сигареты подсветило оранжевым при глубокой затяжке.
— Знаешь, тут единственный выбор, эволюционируешь ли ты вслед за близким человеком. Потому что если нет, то так и не сможешь его понять, и, скорее всего, вам придётся расстаться. Останется лишь горечь и обида, что тебя бросили. Хотя, на самом деле, ты просто не пошёл следом. Это очень грустно. — Она вдавила в свою красную пепельницу окурок, испачканный помадой. — Меня восхищает ваша дружба с Мими, ей богу, я такое только в кино видела. Обычно дружба взрослого и ребёнка это больше наставничество, нежели вот такая связь на равных. Ей повезло, что ты у неё есть: тот, кто не унизит, не поднимет руку, всегда будет искренне заинтересован даже в мелочах… Мими до сих пор в той твоей рубашке голубой спит, четыре года прошло, она уже потасканная вся, но фиг малявка мне позволит её на тряпки забрать.