Привычный уклад жизни рушился у неё на глазах, правильное и неправильное перемешались в кучу, ориентиром стали крутое и некрутое. Мари даже не до конца понимала, какие парни в её вкусе: она могла влюбиться в понедельник и остыть к субботе; из-за одного чуточку пострадать, а из-за другого не тревожиться и вовсе. Всё это заканчивалось одинаково — ничем. «Чувства-фастфуд» — окрестила она всё, что переживала в это странное время. На какие-либо отношения Мари так и не решилась, зато целиком отдавала себя поддержке Кристины, у которой пышно цвела первая попытка познать любовь: мальчик-хулиган, с которым у неё не было ничего общего, кроме юной страсти; слёзы и радость, ласки и пренебрежения, расставания и воссоединения — нескончаемые качели. Атрибуты той самой, «настоящей великой» любви в понимании незрелых сердец.
Весь этот ураган бушевал под скандалы отца и мачехи. Роджер подозревал жену в измене, но никаких доказательств у него не было.
Доказательства были у Мари, неосторожно вернувшейся из школы на полтора часа раньше, чем обычно. Именно тогда она увидела этого мифического другого мужчину — статного брюнета в деловом костюме, красивого и высоченного — её отец застрелился бы от чувства неполноценности рядом с таким. Он занимался сексом с Клариссой на диване в гостиной: это мало походило на порнографию с её нарочитостью и постановочностью, отполированными телами и наигранными стонами. Мари было неловко и стыдно, но она досмотрела до конца. В груди и внизу живота так жгло от страха и волнения, что она еле унесла ноги, когда всё закончилось, и Кларисса отправилась провожать любовника до дверей. Эпизод, обжёгший сознание. Он стал для неё новой любимой фантазией, в которой было так захватывающе без угрызения совести отдаться в объятия всепоглощающей страсти назло воображаемому холодному мужу. Но Мари было искренне жаль отца, что изрядно мешало эротическому наслаждению, и этот необъяснимый коктейль полярных эмоций то внушал ей чувство вины, то желание замкнуться в себе. Решение не выдавать Клариссу, чтобы не испортить её брак с Роджером, только усугубляло положение. Чёрно-белый мир внезапно стал настолько серым и неоднозначным, что разобраться в деталях оказалось непосильной ношей для взрослеющего человечка.
Коннор в основном неопределённо пожимал плечами в ответ на её неудобные вопросы, и Мари это начинало злить. Неужели тридцатилетнему мужчине нечего ей сказать по поводу отношений и секса? Он был последним рубежом в её попытках узнать что-то важное, но не мог объяснить решительно ничего.
— Ты, кажется, вообще ни с кем не трахался, кроме обожаемой работы, — бестактно и насмешливо отпустила Мари в разгар мая, когда впервые за долгое время навещала своего друга в участке. — Тебя не допросишься хоть чем-то поделиться! Я вот тебе всё рассказываю…
Впервые за свою недолгую жизнь Коннор подавился кофе.
— И что же… — Коннор несколько раз откашлялся, — ты хочешь услышать, например? — Ему было не по себе и хотелось отключиться к чёртовой матери.
— Да что угодно! Ты встречаешься с кем-нибудь? Или, не знаю, может, тебе в принципе не нужны серьёзные отношения и ты предпочитаешь не связывать себя обязательствами… Иногда я думаю, что ни черта о тебе не знаю. Я уже не ребёнок и со мной можно делиться такими вещами. Я бы не осуждала и всегда была готова поддержать тебя.
— Мы так редко видимся. Ты действительно хочешь обсудить именно это? Мне куда интереснее, что происходит у тебя и…
— Да как же ты бесишь уже, Коннор! Вечно про меня только говорим! Я хочу наконец узнать, как у тебя дела. Почему ты постоянно закрываешься и делаешь вид, что это нормально? Что нормально забить на то, чем живёшь ты, и бесконечно копаться только в моём подростковом дерьме. — Она умолкла и обратила к нему взгляд, наполненный растерянностью, тоской, злобой и любовью. — Просто поговори со мной. Поговори хоть раз! О себе. — Мари протянула через стол руки и сжала в ладонях его пальцы, сомкнула веки и выдохнула. — Поговори со мной о том, не знаю, как поцеловался первый раз, как получал по шапке за плохие отметки, под какую музыку тряс башкой на школьной вечеринке, какую девушку или, быть может, парня хочешь видеть рядом с собой. Ты понимаешь, что я даже не до конца уверена, что знаю, какой ты ориентации! Это же мрак! Это неправильно. Я заслуживаю знать, потому что у меня нет никого ближе и дороже, чем ты…
Он был не готов к этому. Чем старше она становилась, тем более непредсказуемым делалось её поведение, и Коннор осознал, что застыл во времени, в вакууме, где его Мари всё ещё была ребёнком, которому можно было солгать во благо и остаться безнаказанным за своё бесстыдство. Ни одна из прежних уловок больше не работала, ей нужны были ответы. Здесь и сейчас. Но выдумывание всё новой и новой лжи изматывало душевные силы.
«Что ты хочешь услышать от манекена, девочка? У меня нет ничего своего, кроме тебя. Твои детство и юность стали и моими тоже, ведь собственных у меня никогда не было. Я так устал от вранья. Но если скажу, что меня зачали на конвейере, а не в постели, как тебя, ты возненавидишь меня, оставишь и никогда больше не захочешь видеть».
— Почему ты молчишь? — отчаянно пробормотала она, глядя на него с мольбой.
— Прости. Я устал. И у меня много работы.
— Да пошёл ты, — шикнула на него Мари, резко отстранилась, взяла рюкзак и бросилась на выход к стеклянным дверям.
На полпути врезалась в попивающего на ходу кофе Гэвина, раздражённо цокнула и продолжила свой путь, не оборачиваясь.
— Окей, извинения приняты. Типа, — буркнул ей вслед Рид, затем развернулся и воинственно посмотрел в сторону озадаченного Коннора. Прищурился, в развязно-импозантной манере приблизился к столу коллеги и принялся буравить его взглядом. — Знаешь, до меня тут на днях допёрла одна вещь, ну, когда перекидывался парой слов с малышкой Мари… Хах, какой же ты всё-таки уёбок. Жалкий, бездушный, пластмассовый кусок говна. Сколько лет вы дружите? Пять вроде? И всё это время каким-то чудом тебе удавалось компостировать ей мозги.
— Тебя это не касается. Ты ничего не знаешь о…
— Завали хлебало! — Гэвин ткнул указательным пальцем в его сторону. — Мне абсолютно насрать, как ты переживаешь это и переживаешь ли вообще. Мне стоило невероятных усилий не сдать тебя, оставив мелкую в розовом неведении. Её безоговорочная вера в то, что ты человек, — это что-то на уровне фантастики, честное слово! Запредельное враньё длиною в несколько лет. Ты поразительная мразь.
«Даже Рид, грёбаный Гэвин Рид, готовый идти по головам ради карьеры и не испытывающий ни к кому сострадания, и то куда милосерднее к моей Мари, чем я».
— Я признателен тебе за это, Гэвин. Спасибо.
— Засунь в жопу свою признательность! Можешь строить из себя героя и милашку сколько влезет, но, в отличие от других, я вижу тебя насквозь. — Он немного остыл, отступил на шаг. — Советов давать не буду, ты мне не приятель, и уверен, сам про себя всё прекрасно знаешь и понимаешь, как следует поступить, чтобы хоть немного оправдать свою никчёмность.
— Ты закончил? Если да, сделай одолжение: вали отсюда.
— У жестяного щеночка прорезался голосок, чтобы тявкнуть! — Рид гоготнул. — Как мило. И абсолютно похер.
***
Летом она снова уехала в Канаду, впервые не попрощавшись лично: просто скинула сообщение, что находится в аэропорту и прикрепила фотографию своего самолёта на посадочной полосе. Холод, к которому было тяжело привыкнуть.
Чтобы не зациклиться на жалости к себе и тоске по общению с Мари, Коннор охотнее стал наведываться в гости к Грейсам, и вскоре обнаружил, что за беседами с Майклом время пролетало незаметно. Эти встречи перестали быть альтернативой, призванной заполнить пустоту, и превратились в естественную потребность общения. Давно позабытый привкус новизны. Ко всему прочему, при Майкле не нужно было притворяться и стыдиться своей сущности. Напротив, Коннор подмечал, как приятель иногда виртуозно извлекал пользу из его искусственной природы. Главным образом в помощи над собственной работой. Оказалось, что функционал реконструкции мест преступления прекрасно подходил для 3D-моделирования в режиме реального времени, и Коннор мог просчитать успешность разработок Майкла с учётом выбранных материалов. В комнате младшего Грейса целыми днями горел голографический проектор, не утихал блюз-рок и разговоры о робототехнике и биоинженерии. Всё это время оба деликатно обходили стороной итог своей первой беседы, откладывая тот острый, важный вопрос до поры, пока не появятся устойчивые успешные результаты проектирования.