Коннору стало не по себе от её незнакомого максималистского пессимизма. Лицо Мари было сосредоточенным, она, наверное, действительно верила в то, о чём говорила. Или хотела думать, что верит.
— Настоящая любовь между мужчиной и женщиной — романтическая иллюзия. Только не моя к тебе. Ну, она в общем-то и с сексом не связана. И я не имею в виду, что она типа вопреки или ни за что, нет: я сама выбрала это чувство. Моя любовь не требует, чтобы я ломала себя. Она просто больше меня. Даже если я перестану с тобой общаться по какой-то причине, она не пройдёт. Мне кажется, я никогда в своей жизни никого так не полюблю. И вот что ещё прекрасно: если любишь мужчину, то в этом обычно как-то страшно признаться — боишься проиграть, быть отвергнутой или менее любимой, чем он для тебя, но говорить обо всём тебе — так просто, так хорошо, так безопасно, никаких дурацких условностей. Не чувство — само совершенство.
«Само совершенство», — повторила его память запись её голоса. «Само совершенство», — вывелось текстом на оптический блок.
Коннор глядел на свою начищенную до блеска обувь и презирал себя за то, что не может ответить ей «и я люблю тебя», по-прежнему веря в то, что его признание способно запятнать само понятие любви. Но было что-то ещё. Куда более непредсказуемое и стихийное: оно медленно поднималось вместе с током по проводам под приглушённые раскаты грома и растворялось в голубой крови.
— Я не хочу, чтобы и это чувство сыграло с тобой злую шутку. Ты для меня дороже всех, Мари, — превозмогая страх и предрассудки, ответил ей Коннор, и на его лице появилось смятение.
— Не драматизируй. — Она беззаботно улыбнулась и запрокинула голову. — Дождь пошёл.
— Вон там неплохое местечко, кстати. — Коннор указал на сверкающую неподалёку неоновую красно-голубую вывеску. — Посидим немного, потом можем такси вызвать.
Мари не возражала, и они пересекли дорогу, быстро добравшись до заведения. Внутри было шумно, воздух пропитался запахом пролитого на столы алкоголя и сигаретным дымом. Несмотря на то, что официально здесь было кафе, а не бар, вечерняя субботняя обстановка больше напоминала второе. Повесив верхнюю одежду у входа, друзья расположились за последним свободным столиком. Мари принялась лихорадочно поправлять намокшие волосы и скомкавшуюся под пальто блузку, Коннор же с невозмутимым спокойствием машины оглядывал помещение, вертя головой, усыпанной дождевой крошкой мелких капель. Забегавшаяся вспотевшая официантка принесла новым гостям меню, но сразу получила заказ на чашку кофе и молочный коктейль, после чего умчала в сторону кухни. Мари достала из сумки маленький блокнот с шариковой ручкой и стала вырисовывать на клетчатой бумаге замысловатые узоры. Её опущенные ресницы отбрасывали длинную тень на коже, матовая помада поблёскивала дождевой влагой, и Коннор поймал себя на мысли, что не может отвести от неё взгляд. Нули и единицы сочиняли совершенно неподвластную разуму музыку чувств, незнакомую, обволакивающую. Встроенная система потоотделения отреагировала на неизвестный эмоциональный раздражитель, и его сложенные в замок ладони стали влажными. «Какая же ты красивая», — пронеслось в окутанном пеленой сознании.
Он верил, что эта пытка закончится, как только им принесут заказ, но этого не произошло. Даже когда его чашка опустела, а подобие отрывочного разговора стихло, он всё ещё был во власти охвативших его чувств. Флегматичным и притягательным движением Мари скользнула ладошкой по шее, затем бросила в его сторону короткий взгляд исподлобья, наполненный чем-то неуловимым, околдовывающим. Механическое сердце прибавило несколько ударов, и Коннор задержал дыхание.
«Невыразимость. Когда люди так говорят, они имеют в виду скудность словарного запаса, невозможность высказаться, сделать что-то. Но их тело может выразить невыразимое за них, они знают, что ощущают. А я не могу выразить своих чувств. Фантомное желание, имитация вожделения… Как же она хороша! Наверное, не знает, насколько. Зато они все знают. Выбить бы зубы тому курящему пузатому уроду, что таращится на неё, или вывихнуть руку вот этому лысому с гаденьким прищуром. Просто смешно. Неужели я завидую? Им есть чего стыдиться. Мне же, на самом деле, нечего. Как бы я ни любовался моей Мари, я не чувствую ни телесного жара, ни пресловутых бабочек внизу живота, ни дрожи, ни того, что у меня вот-вот встанет член…
Перегрев системы выше допустимой нормы составляет 55%.
Интересно, я бы стыдил себя за это? Хотя бы за дело было! Но что же тогда то, что происходит со мной сейчас? Суррогат страсти? Самый никчёмный и ущербный, в таком случае. Я понимаю, как милы её ножки в этих чудных туфлях, как прелестна форма груди, как очаровательно она помешивает трубочкой свой коктейль, как заразительно смеётся. И не могу понять всей полноты того, что я чувствую к этому. Не могу выбраться из собственного тела. В идеальном мире этот вечер, вероятно, закончился бы для меня безудержной мастурбацией и последовавшим за ней самоуничижением за то, что ей так мало лет, а я чувствую то, что не могу контролировать… Никчёмная пластмассовая кукла. Я желаю самого желания. Эмоционального хаоса. Хах, я бы мог удовлетворить потребность рассудка, если бы однажды лёг с ней в постель.
Перегрев системы выше допустимой нормы составляет 89%. Требуется снизить уровень стресса.
Хорошо, что хоть одному из нас был бы реальный толк от этого. Но, пожалуй, я и тогда истязал бы себя за то, что не могу ощутить то, что ощущает она… Прошу, посмотри на меня, посмотри на меня, посмотри ещё раз! Точно так же, как ты посмотрела до того, как эти глупые, безумные мысли поглотили моё сознание».
Мари убрала за ухо прядь и внезапно вновь обратила к нему тот же радостный взгляд, наполненный тихим томлением, и, облизнув губы, сладко улыбнулась Коннору.
«Перегрев процессора и всех систем. Требуется снизить уровень стресса во избежание автоматического перехода в спящий режим.
Ты бы смотрела так же, если бы мы спали? Твой взгляд, которого я не знаю, наверное, заключал бы в себе и этот тоже, но был бы лучше, чем все те, какими ты смотрела до него.
Можешь не бояться. Твоя дурацкая железка никогда не сделала бы с тобой того, о чём ты не просила, никогда не причинила тебе вред. Я робот. И слишком люблю тебя, чтобы искалечить животными порывами. Которых у меня всё равно никогда не будет…»
— Ты чего какой-то притихший? — Мари потянулась к нему и накрыла ладонью его сложенные руки.
— Я сейчас отключусь к чёрту, — тихо и отчаянно процедил он, зажмурившись.
— Меня тоже что-то вырубает от усталости, — простодушно ответила Мари, не вникая в услышанное.
— Что ты там такое рисуешь? — Коннор попытался переключить внимание, испугавшись реальной угрозы неконтролируемого ухода в спящий режим.
— Да фигню всякую. Вот. — Она развернула блокнот и двинула в его сторону: прямоугольник, а сверху поменьше в качестве головы с торчащими из неё антеннками, ножки в виде палочек, в изогнутых ручках букет цветов. — Это влюблённый робот.
— Влюблённый робот, — обречённо повторил Коннор, разглядывая небрежные линии. — А можно… можно я возьму его себе?
— Да забирай, — хихикнув, ответила Мари. — Ты прямо как папа, у которого в шкафу куча моей детской мазни сложена. Это мило.
«Я больше не намерен ждать. Каждая минута отбирает у меня Мари, отбирает драгоценную возможность счастья. Плевать на риски, плевать на недоработки! Если есть хоть ничтожный шанс, что моя кровь наконец-то станет красной, я готов. И больше не хочу быть машиной».
***
Лето выдалось холодным и дождливым, даже июль не радовал солнечными деньками, и Мари запомнила свой шестнадцатый день рождения самым скучным из всех: на улице +9 и ливень, Кристина лежала дома с гриппом, а Коннор был завален работой и смог поздравить её только звонком. Кларисса устроила праздничный ужин, пригласила бабушек и дедушек, прекрасно сервировала стол и подала вкусные блюда. Не её вина, что это было трогательно, но до сонливости скучно. Мари держала интерес лишь первые пару часов, слушая как дела у родных, но после Роджер завёл беседу с отцом и тестем о рыбалке, ценах на лекарства и бейсболе, а бабушки Эванс и Флетчер задавали внучке неловкие вопросы про «женихов» и мягко критиковали выбор будущей профессии.