― Пережитое тобой ― чудовищно. Но вряд ли здесь уместно сравнивать: твоя боль отличается от боли этой женщины. ― Коннор положил руку на колено Мари в надежде утешить и легонько погладил. Беззаботное, упоительное желание открыться ей прямо сейчас таяло, как свечной воск. «Нет. Не сегодня. Более неподходящего момента и придумать нельзя».
― Я понимаю. ― Вопреки непоколебимости в собственных убеждениях, в ней поднималось сострадание. ― Но меня злит, что она считает, будто у других нет по-настоящему серьёзных причин возразить ей.
После череды подобных коротких интервью на экране возникла Норт, вещающая с трибуны о начале новой борьбы.
― Меня тошнит от неё, ― процедила с отвращением Мари и выключила телевизор.
Коннор наблюдал, как погасли на стенах волшебные проводники в новую жизнь. На крохотный райский островок его счастья обрушился безжалостный шторм, и всё живое уходило на дно не в силах прокричать о помощи в толще воды. Он уходил на дно вместе с островком, захлёбываясь собственной нерешительностью, страданиями и стыдом.
***
Неоновые всполохи подсвечивали во мраке блестящий оникс паучьих глаз. Какая восхитительная неосторожность ― незапертая в кукольную спальню дверца! Не тело ― блаженство: нагое, безвольное, обмякшее. В спутанном сознании Марии ещё не очнулся страх, питающийся её рассудком так много лет, так много омерзительных ночей. «Переборщил маленько с дозой, но да и пусть. Даже надёжнее будет. Каков я сегодня прохвост!» ― в молчаливом истерическом довольствии тихо гоготнул, поднялся с постели, чтобы спустить брюки и трусы, но в темноте стукнулся ногой о кровать, издав глухой стук и тревожно замер. Испарина покрыла лоб Роберта. Нервозно прошёлся до двери, проверить, закрыта ли щеколда: сегодня он пил вместе с Роджером в компании коллег кузена, и двое из них остались переночевать. Лишние свидетели ни к чему. Конечно, дело было вовсе не в том, что Роб так уж горел желанием познакомиться ещё с несколькими скучными до одури, безмозглыми копами. Но то, что они знали, было куда интереснее. Как доблестные защитники порядка все были немы, зато грязное бельё коллег вываливали корзинами, смеясь и подтрунивая. Опьянев, и вовсе перестали обращать внимание на шиканья Роджера, которыми тот призывал товарищей заткнуться. Унылые старания кузена не помешали Роберту узнать то, что было нужно. Его трясло и колотило от безумного восторга, от нервического желания уничтожить своего соперника только что похищенными козырями: «Неужели я ждал столько лет, чтобы вот так бездарно потратить миг своего триумфа? Не-е-ет! Это должно быть грандиозно! С размахом. Празднично. Торжественно. Он у меня попляшет. За всё получит», ― лихорадило его, пока он опускался на колени перед кроватью. Жадно высунув язык, уже готов был припасть к обнажённой груди, как вдруг Мария разомкнула веки и обратила к дяде одурманенный, безжизненный взгляд. Смотрела долго и неподвижно, пока внутри стеклянных зрачков не сверкнул голубой огонёк неона. «Коннор… ― нежно выдохнула она, едва шевеля сухими губами, и вдруг кривовато улыбнулась. Приподняла из-за головы онемевшие руки и заключила в ладони изумлённое лицо Роберта. ― Мой милый друг, мой милый… Милый…» ― чуть слышно проговорила она, не прекращая улыбаться сердечной усталой улыбкой.
Желудок скрутило в узел от отвращения к себе, сердце набирало ход. Липкие, отвратительно горячие слёзы прочертили две влажные полоски по щекам. Челюсть Роберта тряслась, нос заложило, он скрючился пополам, обхватив руками живот. «Она и не знает, что я здесь. Она никогда не узнает. И никогда не улыбнётся мне так же… Боже, неужели она всегда так ему улыбается? Так искренно, так трогательно, так беззаботно нежно. Какое же я гадкое, ничтожное насекомое! Сижу здесь со спущенными штанами, надеясь усмирить свой жалкий похотливый орган, а она улыбается совсем как дитя. Моя маленькая любимая девочка. Я так безнадёжно тебя люблю и так бессовестно гублю».
Он долго плакал в ногах Марии, хрипя и причитая. Не смог завершить паучьи гнусности. Оделся и вором ушёл из её спальни. Приехав домой, напился коньяка и встречал беспутный алый рассвет, наполненный несмолкающими в голове фантазиями, накрывавшими его без остатка. Жалость утихла в нём, осталась лишь прежняя ярость. «Я уничтожу его! Уничтожу! Разнесу в щепки!..Ты будешь страдать, как я страдал! Оттого, что не могу её взять».
Полдень был в меру жарким, почти неуклюжим и как будто безразличным к капризам природы. Солнце укатилось за разбухшие грязно-белые облака, проливая на землю лишь мутные всполохи лучей. Мари не торопилась, памятуя о том, что Коннор наверняка отсыпается сегодня после ночной смены, и долго шла пешком, дразня воображение предстоящей встречей. Как только из-за гряды домишек показались родные стены, она ускорила шаг, но замерла на подходе, увидев Хэнка, ковыряющегося под капотом своего автомобиля.
― Привет, мой дорогой старикашка! ― радостно взвизгнула Мари и энергично замахала поднятой над головой рукой.
― Совсем обнаглела, мелкая! Только сейчас поздороваться решила, ― шутливо проворчал Андерсон, вытирая грязные пальцы небрежно скомканной горстью влажных салфеток.
Сорвалась с места и юркнула в объятия Хэнка, поцеловав в заросшую сединой щёку. Мари почувствовала, что теперь по-настоящему вернулась домой, и уютные детские воспоминания о времени, что она провела в этих стенах, бережно укутали её мягким пледом заботливых рук.
― Поздравляю, большой босс! ― Она деловито отдала честь. ― Ты давно это заслужил.
― Скажешь тоже, козявка. ― Хэнк разомкнул объятия и вернулся обратно к своему занятию.
― Капитанское кресло не жмёт?
― В самый раз. Но жопа в нём потеет по-страшному: целыми днями ведь сижу! В основном раздаю приказы да координирую работу в участке. Между делом очаровываю вышестоящие чины и прочих надутых индюков, чтобы обеспечить Департамент всем необходимым для качественной работы. Сама понимаешь, должность не совсем для того, кто привык быть в гуще событий. Но в целом ничего, полно своих плюсов. Особенно тех, что касаются зарплаты.
― Другого от тебя и не ожидала услышать.
Весело хмыкнула, принявшись мять края короткой шёлковой юбки. И вдруг почувствовала влажное шероховатое прикосновение на правой икре. Обернулась и увидела довольную мохнатую морду с высунутым языком.
― Ты ж мой жирнючка! Иди-ка сюда, сладкая булка! ― Мари опустилась коленями на газонную проплешину и крепко обняла Сумо, взъерошив ему шерсть на холке. Пёс радостно поскуливал и шумно дышал, охваченный внезапным игривым задором.
― Ну, всё? Нашёл себе занятие? ― Хэнк одобрительно кивнул Сумо, взяв со стоящего подле табурета бутылку пива, и сделал большой глоток. ― Мелочь! ― ласково позвал свою гостью. ― Не сбегаешь на кухню за ещё одной бутылочкой? А то руки мыть неохота.
― Да без проблем!
― Только я не уверен, проснулся ли Коннор. Он где-то полчаса назад поднимался: шатался по дому, как зомби, умывался да зубы там чуть пеной для бритья не почистил. Но что-то мне подсказывает, что он завалился обратно на диван и дальше дрыхнет.
― Хорошо, я тогда тихонечко буду, чтобы не будить его.
― Уж постарайся. А то проснётся, увидит тебя и на радостях уделает слюнями всю мебель в доме. Я и так за Сумо убирал сегодня, ещё за этим не хватало.
― Хэнк! ― Она расхохоталась, смущённо прикрыв ладошкой глаза. Помотав головой, на цыпочках вошла в дом.
Оставшись наедине с тишиной комнат и тенью от шторы, едва пропускавшей внутрь дневной свет, Мари осторожно приблизилась к дивану в гостиной: Коннор действительно спал, улёгшись поверх одеяла и свесив вниз левую руку. Мысленно дотронулась до мягких волос и поцеловала в сомкнутые веки, но удержала себя от прикосновений, не желая нарушать его покой. Забрав из холодильника пиво, вернулась к Хэнку. Принесла себе из гаража старый, ободранный стул и на пару часов составила компанию заметно повеселевшему Андерсону. Между рассказами о Канаде и байками о полицейских буднях она успела приноровиться и немного помогала с мелочами.
Из-за хмурого облачного полога показалось озорное солнце, плотная ткань штор не могла сдержать его яркость, и на ковре забегали тусклые блики. Коннор очнулся, оглядев потолок и стены, забрызганные охровым золотом лучей. Снаружи раздавался бархатный говор Хэнка и важно-шутливый голосок Мари. Это причудливое громкое соединение звуков внушало чувство безопасности и тихого блаженства. Медленно открылась входная дверь, протолкнув в прихожую белёсый свет: «Ворота в Рай», ― подумалось Коннору, пока он разглядывал в дверном проёме взмокшего перепачканного грязью и машинным маслом Хэнка да Мари, обдуваемую тёплым ветерком, шаловливо приподнимающим подол её летней юбчонки; у их ног суетливо кружил Сумо, задрав кверху морду, дескать, я тоже участвую в разговоре, о чём бы вы там ни трепались. Очертил ладонями границы проёма: «Самое дорогое в моей жизни умещается на этом маленьком клочке», ― в носу приятно защекотало от едва подступивших слёз.