― Мне сложно объяснить, но так работает девиация: ты, якобы, безоговорочно становишься на другую сторону.
― Настолько, что забываешь первостепенность сохранения человеческой жизни? ― Мари нахмурилась и закусила внутреннюю сторону щеки.
― Ты сейчас о чём-то конкретном?.. Обо мне?
― Прости, но я должна.
Отчуждённо, как показалось Коннору, отвернулась и посмотрела на стекающий по оконной раме луч.
― Ты говорил, что во время расследования не единожды сталкивался с жестокими дилеммами. И всегда избирал путь человечности. Говорил, что тебе повезло с Хэнком, который был рядом, чтобы одобрить твой выбор… ― Она призадумалась на пару секунд, поджав губы. ― Ответь мне, ― Мари вновь обратила к нему взгляд, полный боли и недоверия, ― почему, несмотря на это, ты без всякой жалости убивал людей за революцию, когда этого можно было избежать? На «Иерихоне». В башне «Киберлайф».
― Откуда ты знаешь? Я ведь… не рассказывал.
― Когда дядя Роб во время ужина обмолвился, что ты убивал людей, я пришла в ужас. И через несколько дней спросила, что он имел в виду. Роб присылал мне письма во время нашего с тобой расставания. Поначалу я их читала, но потом забросила… В общем, он писал, что у него есть знакомый в спецслужбах, который участвовал в революционных событиях: он рассказал дяде, что ты убил двух агентов в лифте башни, чтобы попасть на склад и пробудить андроидов.
― Вот как? Поразительно пронырливая старая сволочь…
― Да какое это имеет значение? ― Она жалобно нахмурилась. ― У тебя в голове был настолько крутой компьютер, что ты просчитывал маршруты, события, действия. Так почему просто не вырубил тех двух парней? Зачем убил их?
― А ты не спросила Роберта, зачем он полез раскапывать мои прошлые ошибки? ― Коннор воинственно прищурился. ― Он уже и так разрушил наши отношения, но ему оказалось важным уничтожить твоё доверие под корень.
― Неужели тебя волнует только это?
― Я опоздал с сожалениями лет на двенадцать. Если бы я мог повернуть время вспять, то поступил бы иначе, но всё уже случилось. И очень давно. ― Он тяжело выдохнул и поник головой. ― И да, сейчас меня действительно больше волнуют мотивы твоего скользкого дядюшки.
― Роберт противный и дотошный, ― пояснила Мари и скривила лицо. ― Он презирает андроидов и, наверное, просто хотел защитить меня. Мы родня, типа того.
― Может быть. И, может быть, не только поэтому…
Этот разговор не шёл у Коннора из головы, рождал подозрения и тревогу. Он не мог объяснить себе суть возникшего дискомфорта, но понимал, что должен удовлетворить любопытство, разоблачить того, кто отложил на потом его счастье.
Последний день августа выдался унылым и дождливым. Небо устлали сизые с проседью облака, промозглый ветер настырно забирался под расстёгнутое пальто. Хорошо, что такси приехало быстро. В дороге Коннор приглаживал бровь каждые три минуты и стучал носком по дну автомобиля, разглядывая плывущие навстречу деревья с выжженной за лето листвой. Внутри скреблось гадкое предчувствие западни, расставленных паучьих сетей.
Он не позволит почувствовать свой страх. Паук хитёр, но машина знает об этом.
Лишь на человека нельзя положиться с той же уверенностью.
Из-за зелёной пены каштанов и сирени вынырнул неуклюжий «склеп» Роберта Эванса. Коннор протёр запотевшее стекло и с презрением уставился на серые стены. Выбрался из такси у ворот и направился к дому по дорожке, усыпанной гравием. Дождь примял к земле наполовину увядшие цветы, и разноцветные огоньки жалко и стыдливо валялись на клумбах, забрызганные грязью. Он всё приближался к тяжёлой резной двери, и сердце вдруг взяло разбег, когда его память случайно выловила воспоминание о бегущей в его объятия четырнадцатилетней Мари с венком на голове.
Поднялся по ступеням, на мгновение замер, затем постучал дверным молотком. Тишина. Постучал громче, но в том же ритме: эмоции не имеют права взять его в заложники. В размеренном шуме улицы раздавались лишь тихие птичьи голоса да шелест листвы. И тут ворчливо скрипнула дверь, а на пороге показался хозяин дома в бархатном халате. Коннор силой удержал подступивший ребяческий хохот, вспомнив, как Мари высмеивала этот халат десятками различных шуток.
— Ну, надо же… — Роб запахнул халат и завязал пояс. — Мистер Андерсон. — Паучьи глаза хищно сверкнули в тумане тлеющей у него во рту вишнёвой сигары. — Вы меня несколько потревожили… Хах, но не сказал бы, что я удивлён вашему визиту. Входите.
Натянутая маска радушия. Сделал пригласительный жест рукой и посторонился. Лицо Коннора оставалось нарочито лишённым эмоций, когда он вошёл внутрь. Роберт с показной неучтивостью прошёлся до своего кабинета, оставив гостя, и принялся суетливо убирать в ящик антикварного стола увесистую тетрадь с тонкой атласной закладкой. В воздухе повис вязкий тошнотворный аромат лилий, вызывавший лёгкое головокружение. Коннор наблюдал за каждым движением хозяина дома с машинной внимательностью и сосредоточенностью. Затем бросил взгляд на столик из тёмного дерева у лестницы: рядом с музыкальным центром, у стопки со старыми дисками, сидела светловолосая кукла с алым ртом и спущенным до пояса платьем. В груди разлилось омерзение.
― Я бы предложил вам чаю, но, хах, сами понимаете… ― гогоча, сахарно лепетал из кабинета Роб. ― Нам ведь ни к чему это притворство, верно?
― Верно. Хотя множество современных модификаций позволяют андроидам хоть чаю выпить, хоть дорогущих блюд из пафосного французского ресторанчика съесть.
― Могу понять вашу грубость. ― Елейная усмешка. ― Вы же здесь поэтому?
Вернулся обратно к гостю. Роберт направил всё своё внимание на переливчатый голубой кружок света в виске Коннора.
― Решили оставить его? Как-то непрактично, не находите?
― Так уж вышло, что правда редко бывает удобной. Но я всегда хотел, чтобы она вышла наружу в подходящий момент.
― Так я вам помешал, значит? ― Роб подошёл к зеркалу, висящему над коридорной тумбой.
― Это мягко сказано.
Роберт вглядывался в знакомые наизусть черты собственного лица и пришёл в ужас: время не пощадило его привлекательности, породистой утончённости; за густыми прядями, посеребрёнными первой сединой, просвечивала лёгкая залысина, под глазами образовались мешки, кожу изрисовала сеточка морщин, щёки ввалились, губы побледнели. Как простить годы за такое издевательство? Он будет иссыхать и увядать в своём доме-саркофаге, пока последние силы не оставят его состарившееся тело. Испуганно выдохнул и отвернулся. Его гость с аристократическим спокойствием ждал продолжения разговора и молчаливо оглядывал убранство помещения. Роберт поймал себя на мысли, что против воли залюбовался Коннором. С ненавистью и восхищением рассматривал подтянутую фигуру, затерявшийся в медно-каштановых волосах хрусталь дождя, тени под мокрыми ресницами, плавную складку губ: «Это красивый профиль. Выточенный, изящный и вместе с тем поразительно полный силы. Какая несуразица ― я очарован роботом… Хотел бы я увидеть, как кислота разъедает искусственную кожу, оголяя пластик. Как его прекрасные черты осыпаются, искривляются, плавятся. Интересно, он орал бы от безысходности? Или ему было бы плевать? Машины не чувствуют боли. Зато могут почувствовать отчаяние».
― Знаете, мистер Эванс, я понимаю ваши благие намерения относительно Мари. Но вот чего я не понимаю, так это игры, которую вы пытались вести в тот вечер, ― честно произнёс Коннор. ― Очевидно, вас забавляло то жалкое положение, в котором я оказался. Вы хотели отомстить?
― Всего лишь хотел защитить любимого человека. Мою дорогую племянницу, ― его вежливость сочилась ядом и издёвкой.
― Вы всегда называете её любимой… Но едва ли сможете назвать хотя бы один фильм или книгу, что ей нравятся. Мне кажется, вы видите в ней миленькую куколку ― одну из тех, что вы столь горячо обожаете. Уж никак не живого человека со своими мечтами и стремлениями.
― А что же тогда в ней видите вы? ― повысил тон Роберт и сделал несколько грозных шагов навстречу. ― Природа андроидов весьма ограничена: ни плотских наслаждений, ни каких-либо других удовольствий разума, связанных с телом. Вряд ли робот способен воспринимать обворожительную Марию как женщину. Как объект страсти и вожделения.