«Даже ночь хочет забрать его у меня…»
Взяв из пальто пачку сигарет и зажигалку, Мари вошла следом и села на одну из столешниц. Весело забурлил электрический чайник, воздух наполнился паром. В пальцах начало приятно покалывать: тепло расползалось по коже.
― Это что, розмарин и ягоды? ― Мари с любопытством захлопала глазами и по-детски вытянула шею, заглядывая в большую кружку. ― Интересно. И пахнет здорово!
― Ну, разумеется, я решил повыпендриваться! Это же чай для моей любимой девушки.
― Вот ты сволочь! Понимаешь хоть, как трогательно это звучит? «Для моей любимой девушки»…
― Я всё подстроил, будь уверена.
― Агась. Мало того, что повёл себя в баре как бестактный осёл, так ещё и победу свою решил отпраздновать.
Молчал. Лишь хитро улыбнулся и вручил ей кружку. Мари с упоением вдохнула свежий пряный аромат, сделала торопливый глоток и поставила чай рядышком, чтобы дать ингредиентам как следует настояться. Коннор наполнил миски Сумо кормом и свежей водой, убрал со стола оставленную Хэнком посуду. Мари от безделья уже вовсю дымила сигаретой, стряхивая невесомый пепел в раковину и мыча под нос старую джазовую мелодию, которую она в детстве услышала на пластинке Андерсона.
― Хочешь попробовать? ― Она флегматично протянула зажатую между пальцами сигарету и между делом суетливо выдернула из блузки свалявшийся комочек пыли.
― Какая гадость!.. ― Он театрально хмыкнул и вздёрнул брови. ― Ладно, давай. ― Простодушно пожал плечами и зажал в уголке губ предложенную сигарету.
С весельем и некоторым беспокойством Мари наблюдала за выражением лица Коннора, за плавной струйкой дыма, превращающейся в узорчатые клубки, что перекатывались по его коже. Он несколько раз оценивающе хмурился, но мужественно не закашлялся, то и дело задорно ухмыляясь ей.
― Ты бы себя видел! ― Мари рассмеялась, склонив голову к плечу, и продолжила зачитывающим тоном: ― Двадцатые годы прошлого века, детектив Коннор Андерсон вышел на перекур, измотанный странным и запутанным делом. Прямо к нему приближается роковая красотка Мария Эванс ― жена убитого. На самом деле, именно она и порешила богатого муженька, чтобы получить в наследство его деньжата, но что-то пошло не так, и, вопреки своим коварным планам, она влюбляется в обаятельного детектива и соблазняет его.
― Какая очаровательная бульварная пошлятина. ― Вернув сигарету, Коннор нежно улыбнулся и посмотрел ей в глаза.
― Агась. ― Она скрестила сзади на его шее руки. ― И чем пошлее и бульварнее, тем лучше!
Умоляюще и собственнически Коннор скользнул ладонями по талии Мари ― вверх-вниз, нарочно касаясь её груди, не пряча собственных намерений. Мари спокойно докуривала сигарету, не отталкивая его. Словно так и надо.
«Да, так мне и надо…» ― прильнула теснее, прижалась щекой к его щеке, вминая окурок в край раковины.
Мягко отстранившись, Коннор вернулся в гостиную и сел на диван. В его сдержанности томилась мучительная фальшь, привычка быть деликатным. Предметы отбросили на него хромые тени, пронёсшийся мимо дома автомобиль подмигнул отсветом фар на стене. Преодолев мучительное расстояние, Мари опустилась подле.
― Мне должно быть стыдно: я так и не спросила, как ты… после сегодняшнего. Журналисты задали кучу неудобных вопросов, но ты держался молодцом. ― Она глотнула чая из принесённой с собой кружки.
― Так и знал, что ты смотрела. Честно говоря, это было ужасно, но я рад, что чёртова конференция позади. Сейчас меня куда больше волнует затянувшееся расследование.
― Да, папа рассказывал, что те убийства андроидов отдали вам с Гэвином.
― Знаешь, это дело всё чаще возвращает меня к прошлому. Заставляет переоценивать прежние события и чувства… Иногда замираю на пороге места преступления, и кажется, что полчаса назад я впервые забрал Хэнка из бара Джимми, предварительно пролив из его стакана виски, как последняя скотина. ― Коннор тепло и печально рассмеялся.
― Боже! ― Прикрыв пальцами рот, Мари захохотала, как девчонка. ― Ты никогда не рассказывал мне, как вы познакомились! Отмахивался фразой «да на работе». А, оказывается, любил потрепать нашему старику нервы с самой первой встречи!
― Да он психовал от одного только моего вида невозмутимого всезнайки и сунул бы башкой в помойку при первой же возможности!
Не переставая улыбаться, обвёл пальцем старое затёртое пятно колы на обивке дивана ― оно тоже хранило в себе один из давно минувших дней.
― Я в последнее время из-за Хэнка превращаюсь в параноика, ― заговорил он вдруг с грустью и беспокойством. ― Как только он делится, что у него что-то болит, когда устаёт быстрее обычного, у меня внутри всё сжимается от ужаса. Страшно представить, что однажды я потеряю его. Его ― дорогого друга, научившего меня состраданию и человечности, мою семью. И должен буду жить дальше…
Мари отставила кружку на журнальный столик и обхватила ладонями его руки. Яснее, чем когда-либо прежде, она слышала в голосе Коннора страх перед смертью.
― Я понимаю твои чувства, ― проглотив ком в горле, произнесла она. ― Страх потерять родителей ― животный и всепоглощающий. В детстве он меня до исступления доводил на ровном месте. Пока не воплотился в жизнь… Просто цени каждую минуту рядом с ним, не забывай, чему Хэнк тебя научил. Это то, что ты сможешь ему дать. ― И Мари с удовлетворением разглядела в его глазах безмолвную благодарность.
― Да я теперь и сам каждый день приближаю собственную смерть. С одной стороны, это даже успокаивает, как бы бредово ни звучало… К тому же чувствовать взамен тепло и ласку твоих рук невообразимо приятно. ― Он погладил большим пальцем её кожу. ― Ведь всё, что я мог раньше, ― просто утопать в шторме нулей и единиц, не в силах справиться с перегревом системы.
Вернувшийся к нему романтический настрой заставил Мари смущённо мотнуть головой и уставиться в пол. Отпустила его руки и повернулась боком, поджав колени к груди. Нелепая игра в благопристойность. Тихо откашлялась и стала постукивать ладонями по щекам, попеременно надувая их.
― Не знаю почему я кое-что вспомнила сейчас… Наверное, твои ностальгические речи так подействовали! Короче, в детстве мне жуть как не нравилось имя «Коннор».
― Правда? ― Он заинтересованно приложил кулак к подбородку.
― Ну, да. Оно казалось на слух каким-то угловатым, гавкающим, грубым. Коннор в моём детском понимании ― это такой матёрый мужик, прошедший какой-нибудь там Ирак или Афганистан. Или, например, боксёр с кривым носом и половиной выбитых зубов. И вообще, парня, которого я люблю, просто не могут звать Коннором! Это же абсурд!.. Но жизнь любит хорошую шутку: теперь от этого имени сердце замирает; все «уголки» разом смягчились.
― Ты и своё имя терпеть не можешь, так что мы идеальная пара с кошмарными именами!
― Болван! ― Она бросила в него декоративной подушкой.
Весь следующий час они играли в приставку, как в былые времена: подкалывали друг друга, отпускали весёлые комментарии и каждые несколько минут замолкали и прислушивались, если начинали болтать чересчур громко. Мари протянула ноги поверх коленей Коннора вопреки тому, что так было неудобно играть, но ощущала себя вполне комфортно. Близился четвёртый час ночи, и впору было бы отправиться домой. Она не хотела уходить, но пресловутое стоящее над душой «надо» гнало её за порог.
― Домой уже пора. ― Мари поднялась с дивана и прошла к пальто за телефоном, чтобы вызвать такси.
― Ты ведь можешь остаться… ― уговаривал он и с надеждой взглянул ей вслед. ― Если хочешь.
― Я должна уехать, ― произнесла она, как молитву, и направилась в сторону кухни забрать пачку сигарет.
― Пожалуйста. ― Он хватался за зыбкую надежду. ― Иди ко мне… ― И протянул ей навстречу руки.
Мари остановилась подле дивана и растерянно посмотрела на Коннора: «Распроклятое “иди ко мне”! ― металось загнанным зверьком в её мыслях. ― Каким-то непостижимым образом оно имеет над любящими безоговорочную власть. Иди ко мне ― так просто, так безыскусно ― и вот уже разум и тело тебе не принадлежат». Секунда-другая ― отложила телефон на журнальный столик, забралась на колени к Коннору и припала глубоким поцелуем к чуть раскрытым губам. Нетерпеливо всхлипнула, почувствовав, как его руки вожделенно сжали её зад, и стала энергично ёрзать по его паху. «Неправильно, рано, нельзя, нужно подумать, дать время», ― Мари разнесла бы к дьяволу все эти отговорки, имей они форму и оболочку! Принесла бы их на жертвенный алтарь обнажённого тела своего милого друга, выставила на посмешище перед лукавым «иди ко мне», утопила бы в реке Детройт! Пускай гниют в толще воды, пока она будет развратничать в стенах своего второго дома ― податливая, грязная и порочная, готовая на всё. До чего восхитительная, разнузданная продажа души!