― Можешь говорить, если хочешь. Всё нормально. Ты не произнёс ничего ужасного.
― Хотел лишь сказать, что все эти… «ненужные функции» сделали Мари ещё более любимой в моих глазах. ― Коннор придвинулся, заговорив тише, но отчётливее: ― Если бы тебе хоть раз выпал шанс почувствовать прикосновение к дорогой Норт, ты позволил бы выпотрошить и перекроить себя вдоль и поперёк, лишь бы познать это снова. Познать гораздо больше.
― Сомневаюсь, что оно так уж и стоит того. — Маркус непреклонно обращался к холодной рассудочности, боясь поддаться соблазнительной неизвестности разгорячённых речей. — Тобой теперь управляет стремление к телесному удовольствию. Естественно, ты от него зависим.
― Телесное удовольствие, — перекатывал слова на языке Коннор. — Ты ведь даже не понимаешь, о чём это вообще. Этого не понять и парам девиантов, которые практикуют имитацию секса как выражение чувств.
― Полагаю, это увлекательно и завораживающе, но мы с Норт никогда не пробовали. ― Он смущённо улыбнулся и обернулся, проверяя, не идёт ли жена назад. ― Я и не предлагал. Думаю, у неё с сексом связаны весьма неприятные воспоминания о прошлом.
― Но ты ведь не спрашивал у неё. Так откуда можешь знать, что с тобой ей будет противно?
― Боюсь, это слишком деликатная тема. Нам и просто разговаривать хорошо. ― Он неуверенно пожал плечами.
― Секс с любимым человеком ― тоже своего рода разговор. Разговор без слов, в котором вы можете признаться, что вам нравится обладать или отдаваться. Разговор, в котором можно быть уязвимым или сыграть ту роль, которую не можешь сыграть в жизни. Разговор без осуждения. Одними лишь словами такое порой трудно выразить. ― Коннор расслабленно улыбнулся, почесав затылок, и шумно выдохнул. ― Я бы ещё кофейку выпил… Хотя нет, не надо. И так дерьмово сплю сейчас.
― Да меня не затруднит.
― Нет, нет, оставь! Извини, что ляпнул не подумав.
Оба замолчали, обдумывая каждое услышанное и произнесённое слово. Все они до сих пор рассекали воздух звенящей откровенностью, сочились самой жизнью. Незабываемые. Непонятные. Коннор вновь почувствовал себя на тонкой грани между столь разными и в то же время похожими мирами, был их связующей ниточкой. И когда поздним вечером он прощался с друзьями, стоя на пороге, его азартный пыл вдруг сменился чувством вины. Заглянув в глаза Маркусу, Коннор увидел в них до боли знакомую печаль, сомнения, крамольные помыслы и желания: «Зачем только поселил в его голове этот хаос? Ему так хорошо и легко жилось без того, что я наплёл сегодня сгоряча».
***
― У тебя есть минуточка? ― Голос Кристины дрогнул в телефонной трубке.
― Агась, я как раз перерыв сделала, а то домашка задолбала уже! Но мой упрямый ботанизм не позволяет не делать её, ― в шутку отругала себя Мари, заливая какао горячим молоком.
― Короче, я тут на днях с Марселем столкнулась в универе, когда ты домой уехала…
― О боже! Вот он неугомонный. Мы виделись в начале месяца: он, как всегда, был в своём стиле. ― Мари закатила глаза и сделала глоток.
― Он действительно спрашивал о тебе и жутко достал меня. А потом как-то слово за слово, мы пошли в бар, выпили. Болтали долго, в основном спорили про андроидов ― чуть рожи друг другу не расцарапали. Хуже, чем разговоры о политике!..
― Это точно!
― Ну, и вот. Поехали мы к нему. Снова пили. Разговор стал веселее и непринуждённее. ― Крис испустила нервный громкий выдох. ― А потом мы переспали. А на следующий вечер опять. И не успела я опомниться, как он пригласил меня на свидание… Мари, мне было жуть как не по себе, что я почти за твоей спиной это сделала, выходит. Хотела спросить, ты не будешь в обиде?
Дрожащее дыхание, ожидание приговора.
Мари прыснула, выплюнув в кружку какао, и расхохоталась.
― Шутишь? Ты чего, нет, конечно! Чёрт… Ты и Марсель? Офигеть! Надо переварить информацию… ― Мари приложила ко лбу кружку и в недоумении захлопала глазами. ― Но вообще-то это смешно, уж никак не обидно или ужасно. С кем спит Марсель ― забота одного лишь Марселя, меня он совершенно не волнует. Как и все мужики на свете. Меня волнует только мой мужик, ― подытожила она, довольная собой.
― Ты не представляешь, какое облегчение услышать это! Не знаю, что в итоге получится, но мне с ним весело, так что просто буду жить сегодняшним днём и получать удовольствие от происходящего.
― Крис, ты нашла из-за чего париться. Я же с ним не любовь крутила, а чисто скуку убивала. Марсель, конечно, такой себе подарок, но, если тебе всё нравится, то пользуйся на здоровье. Даже благословение дам! ― Мари театрально взмахнула рукой.
Проболтав с Кристиной по телефону почти до вечера, Мари засобиралась в участок, позволив себе окончательно бросить домашнюю работу. Ей надоело без конца чувствовать себя загруженной и уставшей. Покончив с макияжем, спустилась вниз и увидела отца с мачехой, сидящих в обнимку перед телевизором. Наблюдать за тем, как они делают маленькие шаги обратно друг к другу, было вдохновляющим зрелищем, возвращающим веру в брак.
― А чего это вы тут такое смотрите? ― любопытным, хитреньким голоском спросила Мари и смешно вытянула губы.
― Документалку про Диего Риверу¹{?}[мексиканский живописец, муралист, политический деятель левых взглядов. Муж художницы Фриды Кало. В 1932 году Эдсель Форд заказал Ривере украсить здание музея Детройтского института искусств пятью крупноформатными фресками на тему «Человек и машина».], ― ответил Роджер, лениво указав кистью руки на экран. ― Я в живописи ни черта не разбираюсь, ты ж знаешь, доча, но теперь хожу по музеям да выставкам с Клэри и хочу понимать хоть что-то.
― Ясненько. ― Она одобрительно закивала. ― Пойду за Коннором тогда, а то соскучилась по нему, сил нет! И, пап, когда мы вернёмся, не заходите, пожалуйста, в мою спальню до утра.
― Без проблем.
― Тогда пока! Я убежала!
И через пару секунд хлопнула входная дверь, а затем резво повернулся ключ в замке.
― Так, погоди, что, что она сказала?! ― встрепенулся Роджер, наконец уловив смысл сказанного. ― Что значит, не заходить в её спальню?!
― Родж, ты как маленький, ей богу. ― Кларисса ласково улыбнулась, гладя мужа по спине. ― Она уже взрослая девочка и давно закрывает дверь на щеколду.
― Да как же, да они же… Так этот пластмассовый ублюдок мою дочь с детства окучивал? Соломку на будущее стелил!
― Он теперь не пластмассовый. И перестань уже с ума сходить! Что вот за чушь сморозил? ― Клэри взяла с подлокотника пачку сигарет и закурила. ― Они друг друга знают много лет, всё будет хорошо. И ты поздно распереживался: у них это летом началось.
― Дак она молчит, ничего не рассказывает даже…ну, что у них отношения.
― Это тебе она ничего не рассказывает, ― похвасталась она и деловито выпустила колечко из дыма, ― а со мной поделилась сразу, как мы из Греции прилетели. Остуди голову и выдохни. Всё уже давно случилось. И я тебя очень прошу, не устраивай только Коннору сцен. Он очень любит нашу Мими, ты и без меня знаешь.
Темнело, и по сырым улицам шнырял голодный сумрак, зажигая фонари. Мари запрокинула голову и очарованно поглядела в чёрную высь, по которой растекались тонкие розовые кляксы-облака: «Какой необъятный холодный простор. Небо поэтически высокое, драматичное, отчуждённое от всего живого. Так странно и мрачно на душе. Загадочно, как в чёрно-белом кино. Словно сегодня кто-то непременно должен умереть…» На противоположной стороне дороги она увидела бредущую сквозь темноту миссис Джонс в ночном белом платье ― светящуюся подобно призраку старины, что не может найти покоя. Мари подбежала к ней, чтобы как можно скорее отвести домой, но старушка начала жалобно причитать и отпираться, совсем не узнавая в ней милую соседскую девушку. «Позови своего ангела ― и он не придёт. Приползёт лишь с рассветом, на раздробленных крыльях, ― бормотала миссис Джонс, нездорово качая растрёпанной головой. ― Позови. Не придёт. Не придёт. Не услышит, не узнает, не спасёт…» ― и горько заплакала. Мари сделалось жутко. Силком проводив и передав старушку на руки родственникам, заказала такси до Департамента и долго пыталась в дороге вернуть себе весёлый настрой.