Вбежала в стеклянные двери участка, словно на ковчег взошла, ощутила успокаивающую безопасность. Издалека приметила Коннора: склонился над рабочим столом, рассматривая папку с фотоматериалами. Бросилась к нему со всех ног, прижалась к тёплой спине холодной щекой, обвила крепкий стан и сцепила руки в замочек на животе своего милого друга. «Я тебя краду, ― простонала в ткань рубашки. ― Пошли скорее отсюда!» ― поцеловала несколько раз в лопатку и прижалась теснее.
Как только Коннор покончил с делами, отправились гулять по любимым местам рядом с домом Мари. Впервые за долгое время ей было спокойно на душе. Аллея, по которой они шли, была почти безлюдна, но двое ребятишек, брат с сестрой, оживляли её громкими визгами, смехом и топотом резиновых сапожек. Поднимали горсти мокрых листьев и, хохоча, кидали их под ноги улыбающимся родителям, шагающим под ручку. Мари не перебивая слушала своего спутника и вглядывалась в яркий голубой огонёк вдалеке, воображая, что это волшебный посланник из будущего, возвещающий о грядущем счастье. Коннор рассказывал о том, как несколько дней подряд смотрел в интернете дома на продажу: осторожничал в выражениях, боялся спугнуть её чрезмерной решительностью.
― Мне нравится. ― Она почувствовала недосказанность в его голосе. ― Хочу завтра посмотреть вместе с тобой. Кстати, правильно делал, что выбирал в нашем районе. Тоже пока не особенно хочу переезжать далеко отсюда.
― Значит, поближе к твоему или моему дому? ― Коннор вмиг приободрился.
― К твоему. Папа с Клэри вдвоём, им не скучно. А вот Хэнку будет тоскливо в одиночестве, сможем чаще приходить к нему или приглашать.
― Очень практично. Спасибо, что заботишься о моём старике.
Рядом послышались два тоненьких шёпота: «Я стесняюсь! Вдруг решат, что мы приставучие?» ― говорил девичий голос, и резвый мальчишеский отвечал: «Не будь трусихой, давай!» К Мари и Коннору, переминаясь с ножки на ножку, подошли игравшие на аллее дети. Зажёгшийся фонарный столб осветил лучезарные лица с выпученными глазёнками.
― Добрый вечер, ― важно и галантно начал мальчуган, ёрзая подошвой сапога по песку.
― Это вам, ― продолжила девочка, и дети синхронно протянули им два ярких венка из кленовых листьев ― уже начинающих сереть и сохнуть, но всё ещё радующих глаз буйством осенних красок. ― Вы очень красивая пара. Как мамочка с папочкой, ― смущённо буркнула напоследок девочка, схватила брата за руку и дёрнула прочь.
― Спасибо! ― растерянно крикнула им вслед Мари, желая донести до ребят благодарность.
― Очень неожиданно, ― произнёс Коннор, с улыбкой крутя в разные стороны венок, чтобы получше рассмотреть, ― и мило.
― Агась, ― задумчиво поддержала Мари, всё ещё глядя на удаляющихся детей. ― Какие они замечательные. Такие кареглазенькие… ― добавила шёпотом, сминая пальцами бархатистые листья.
Обратно шли молча. Коннору хотелось продолжить разговор, но он видел на лице Мари потерянность и всё разгорающуюся печаль.
― Ты можешь поделиться. Я пойму. Знаю, из меня не лучший кандидат в мужья, да и обо всех возможностях семейной жизни со мной можно забыть, но…
― Всё в порядке, Коннор. ― Мари обернулась и посмотрела ему в глаза. ― Боже, да я вообще не из тех, кто мечтает о детях! Совершенно спокойно обойдусь до старости без наследников. Просто… Случись хоть крохотная возможность, я бы хотела, чтоб мои дети были похожи на тебя, ― серьёзно и нежно подчеркнула Мари. ― Но у нас их не будет. Это ничего, не страшно. ― Легко поцеловала его в щёку.
Проходили мимо торгового центра, построенного десять лет назад. Когда-то Бет Эванс активно выступала за то, чтобы на этом месте сохранили сквер, но петиция не собрала достаточно подписей, и строительство продолжили. Неподалёку соорудили кафе для рабочих и вереницу бараков. Тех самых, по крышам которых девятилетняя Мария убегала промозглой ноябрьской ночью от кровожадного паука. Теперь от хлипких домишек не осталось и следа ― на их месте красовались клумбы с примятой дождями газонной травой. Сердце Мари неистово забилось о грудную клетку, и каждый его удар будто стучался в дверь размытых годами воспоминаний. «Драматичное, поэтическое» небо над головой, казалось, сделалось ещё грустнее; звёзды попрятались за угрюмыми облаками, уступая место готовому пролиться дождю. Мари опасливо озиралась по сторонам, гоняясь за призраками мокрых покатых крыш и отсветами ледяной луны. Дома хороводили, расползались густыми подтёками, а из черноты выползал хромой серебряный паук. Почему вдруг серебряный? Таким он разве был? Всегда ведь косматый и чёрный. В точности, как его усы, пахнущие табаком вишней, которые она так хотела забыть… Но не смогла. Как и бесстыжие глаза, похожие на два куска помутневшего льда. До чего же она хотела всё это забыть! Забыть! Забыть! Его грязные влажные лобзания, грубость ручищ, вдавивших в матрас тонюсенькие запястья, страстные причитания, гадкую торопливость насекомого.
Разомкнув дрожащие губы, Мари оборвала дыхание, отпустила руку Коннора и с ужасом посмотрела себе под ноги. В груди жгло, не хватало воздуха. А из лужи на неё сверкал паскудный оскал дяди Роба. Мари начало мутить от отвращения. К нему. К себе. К собственной детской беспомощности и невозможности пошевелиться хоть раз, чтобы согнать паука. Лучше бы она обо всём забыла. Похоронила в изводивших разум кошмарах. Но она никогда не забывала. Ни на минуту. Ни на секунду подле него. Просто хотелось не думать, сделать вид, что это было неправдой, детской выдумкой и бредом. Стулом-монстром у шкафа в темноте, чью личину вскроет спасительный свет автомобильных фар. Но фары не могли прожечь до костей отвратительное лицо Роберта, не могли спугнуть его, выгнать из незащищённой спаленки.
― Мари! Мари! ― Коннор вовсю тряс её за плечи, пытаясь привести в чувства. ― Тебе плохо?
― Ась? ― по-детски отозвалась она, глядя на него пустыми глазами, и прозрачная крупная слеза скатилась по щеке, повиснув на подбородке.
― Как же ты меня напугала!.. ― Он облегчённо выдохнул, получив от неё столь желанный ответ. ― Что с тобой? ― Мягко вытер с её подбородка влагу.
― Ничего. ― Ложь больно сдавила горло. Мари было мерзко и невмоготу признаться. Хотелось броситься с моста в реку, чтобы стереть вместе с собственным существованием то, что случилось в ту ночь. И в сотни похожих на неё. ― Голова чего-то кружится.
― Давай-ка к дому, милая. Держись крепче за меня.
Она и держалась. Изо всех сил. И с каждым шагом всё думала, насколько глубоко уже успела испачкать его. Ведь с нормальными девочками не случается таких мерзостей. Значит, она сама виновата. Неужели как-то вызывающе взглянула в сторону дяди? Неужели чем-то обидела? Не может подобное зло случаться без причины, его должно было что-то спровоцировать. Ей некого винить, кроме себя. «Почему? Почему?» ― не смолкал истерзанный рассудок, и ноги не слушались, заплетались.
Хорошо, что можно крепче держаться за ангельское крыло. Такое мягкое, такое чистое! Жаль, что его чистоты недостаточно, чтобы смыть облепившую её грязь.
Домашнее тепло подарило обманчивый покой. Надолго ли? Кларисса с Роджером дружелюбно улыбались им, кидали трогательные непристойные шутки, но у Мари не было сил смеяться. Коннор отвёл её наверх, заботливо усадил на постель, опустившись подле на колени. Заключив в горячие ладони её руки, принялся ласково растирать неподвижные пальцы.
― Как голова? Может, аспирина?
― Уже лучше, не надо, ― вяло ответила она, наблюдая за движениями любимых рук. В углах ей чудились зловещие тени, по стенам ползали призраки пауков. ― Скажи, ― заговорила, проглотив ком в горле, ― ты часто вспоминаешь ночь, когда мы впервые встретились?
― Да, постоянно. ― Коннор не понимал, почему Мари вдруг завела этот разговор, и всё ещё беспокоился о её самочувствии.
― В ночь после дня рождения мамы. Мне никогда не было так страшно, как тогда. ― Она обвела взглядом комнату. ― Мне до сих пор эта спальня кажется самым небезопасным местом на свете. Столько кошмаров здесь приснилось… На твоём тесном диване, где слышно грохот машин с проезжей части и постоянно видно задницу Хэнка, слоняющегося до кухни, я и то чувствую себя словно в раю. Словно в уютной лодочке с припасами, на которой мы с тобой куда только не плавали. А здесь… здесь лишь страх. И одиночество.