― Да ну, здесь тоже было много хорошего. Твои детские небылицы, подростковые занудства, твоё желание говорить открыто, наша первая ночь. ― Он приподнялся и погладил её по волосам. Мари печально улыбнулась в ответ.
― Ой, сигареты закончились… ― Она вывернула пустые карманы пальто и расстроилась. ― Попроси, пожалуйста, у Клэри пару штук. Только не у папы! А то он тяжёлую гадость курит.
Коннор поцеловал её в лоб и спустился вниз. Мари вцепилась пальцами в покрывало и позволила себе расплакаться. «Почему? За что? Господи, я ведь была всего лишь ребёнком. Ребёнком! За что он так со мной?» Ни пустота, ни стены опостылевшей спальни не могли ей ответить. Но паук смог бы. Никто, кроме него.
Мари перестала плакать, её лицо исказили злоба и отчаянное бесстрашие. «Трусливый шут. Всегда под покровом ночи. Колол меня какой-то дрянью, иначе откуда такая пелена в воспоминаниях? Я обо всём ему скажу. И заставлю эту мразь вопить от ужаса. Он за всё поплатится. Ответит за свои поступки. Я не боюсь его! Пусть подавится собственным дерьмом», ― сорвалась с места и выбежала прочь, не сказав никому ни слова. Это только её дело, и она должна решить его с глазу на глаз.
― Клэри, дай, пожалуйста, несколько своих дымилок для Мари.
― С радостью, мой хороший. Вот, возьми лучше всю пачку, а то у неё вечно заканчиваются: тырит у меня втихаря, потом извиняется. ― Кларисса рассмеялась. ― И налей ей какао, а то Мими какая-то грустная пришла. Мне вот сладенькое всегда настроение поднимает.
― Неплохая мысль, кстати. ― Коннор одобрительно вздёрнул брови.
Войдя в кухню и достав кружку Мари, он по-хозяйски поставил чайник и занялся приготовлением. Стоящий подле включённой микроволновки Роджер сверлил его подозрительным взглядом и скрипуче покашливал.
― Вот узнай я ещё летом, чем ты с моей дочкой занимаешься, отстрелил бы нахер яйца, раз уж они теперь у тебя есть.
― Роджер, ты на предпоследнем месте по огневой подготовке, так что глубоко сомневаюсь в твоей меткости. ― Коннор по-хулигански ухмыльнулся.
― Закройте рот, сержант Андерсон, мы не на работе: в этом доме я старший по званию, а не ты.
― Как скажешь, ― деликатно повиновался он. ― Но нет смысла включать сердобольного папашу. Ты знаешь, что я в твоей дочери души не чаю и сделаю всё для её счастья и комфорта.
― Я всего-навсего переживаю. Знаю, никогда не был нормальным отцом, но хочу исправиться. Пока ещё не поздно. ― Роджер потёр пальцами морщинистый лоб и призадумался.
― Прозвучит некстати, но всё хотел спросить: что случилось в последний день рождения её матери? ― Коннор не стал откладывать зудящий на языке вопрос. ― Я никогда не расспрашивал тебя. Вдруг ты помнишь? Она так часто вспоминает тот день. Боится его. Мы из-за её страха в общем-то и познакомились. Возможно, ты хоть как-то поможешь мне разобраться. Мари тогда что-то сильно напугало, но если это было незначительным? Я бы смог объяснить ей и покончить с её переживаниями.
― День рождения Бет? ― переспросил Роджер, нахмурил светлые брови и тяжело выдохнул. ― Ну, не знаю… Обычный был день. Скромный семейный праздник. Роберт тогда в гости заявился впервые за год молчания.
― Роберт? Мари никогда не говорила, что он там был.
― Не помнит, наверно. Мелкая же была! ― Он по-отечески улыбнулся. ― Кузен припёрся с дорогущим подарком для Бетти, я аж обалдел! Стыдно стало: при моей никудышной зарплате копа я никогда не мог позволить себе таких презентов для жены. Думаю, Роб позлить меня хотел. Всё-таки он в мою Бетти с детства был влюблён, чертила. Знал, как мне под дых вмазать без драки!
― Он и на ночь остался? ― с опаской уточнил Коннор. Сам не знал, отчего на сердце щемило всё больнее.
― А что? Он же родня. Неужели думаешь, это он как-то напугал её? Да разве что пьяной рожей! ― Роджер пожал плечами, смеясь. ― Роберт ― интеллигентская размазня. Его главный порок ― выпендрёж, он даже комара не способен напугать, не то что маленького ребёнка! Неудивительно, что Бетти отвергла его, невзирая на смазливое личико и претензию на изысканность. ― Достал из микроволновки тарелку и поплёлся в гостиную. ― Доброй ночи, ― простосердечно закончил мистер Эванс.
Поднявшись наверх, Коннор не обнаружил там Мари. Пройдясь по дому, пришёл к выводу, что её нигде нет. Не дождавшись ответа на три телефонных звонка, потихоньку начинал впадать в панику: «Куда ей вздумалось ломануться так поздно? Полчаса назад ведь мучилась от головной боли…»
Мари было не до телефонных звонков. Не до трезвых раздумий. Она хотела уничтожить Роберта точно так же, как он уничтожил её детство. Лысый, обнищавший сад у дядиного дома встретил её с распростёртыми объятиями. Всё так же бойко шуршал гравий под ногами и глухо стучал дверной молоток. Сквозь мрак зловеще горел жёлтый свет из высоких окон. Заупокойно скрипнула дверь, и за ней показался пьяный Роберт в ненавистном клоунском бархатном халате. Разодрать бы этот хлам и придушить дядю его проклятым пояском!
― Чем обязан столь приятному вечернему визиту? ― промямлил он, шевеля мокрыми от коньяка усами.
― Я знаю, что ты со мной сделал! ― в сердцах прокричала Мари.
― Что?
― Я сказала, что обо всём знаю, грёбаный старый извращенец!
― Решительно не понимаю тебя, моя любимая девочка. Я…
― Не смей меня так называть, подонок! ― Она набросилась на него с кулачками и принялась колотить, до куда только могла достать: по обнажённой волосатой груди, по плечам, по челюсти. ― Какая же ты мразь! Ненавижу! Ненавижу! Убью! Слышишь? Убью! Скотина, как ты посмел?!
Роберт жалко и неуклюже закрывал лицо от её яростных ударов, но не отпирался. Опустился на колени и вдруг истошно завыл. Измотавшись, Мари прошла в гостиную, плюхнулась на диван и стала молча глотать слёзы, ожидая, когда это пришибленное существо наконец-то придёт в себя. Обычно наполненный ароматами дивных цветов, воздух в доме провонял засохшими остатками еды, тяжёлым табаком и тухлым, кислым душком немытого тела. На диване, в груде шёлковых подушек, валялась раздетая кукла со взбитыми в клоки платиновыми волосами и ярко-алым ртом. Мари ощерилась, схватила игрушку и швырнула в стену. Фарфоровое лицо раскрошилось на кусочки, рука надломилась и повисла на верёвке. Всхлипывая и дрожа, к ней полз на четвереньках убогий червяк. Обхватил её ноги и припал к ним лбом:
― Я так виноват перед тобой, моя куколка! Мне так жаль, так жаль, ― гнусавил и едва дышал Роб.
― О чём тебе жаль, убожество? ― трясясь, спросила Мари, безуспешно шаря по карманам в поисках сигарет.
― Что я так рано полюбил тебя и не сдержал буйства плоти. ― Он обратил к ней мокрые воспалённые глаза. ― Твоему куску пластмассы не понять, каково это ― видеть в прекрасном создании женщину. Желать её.
― Так ты в девятилетней девочке женщину увидел?! ― зайдясь сардоническим нервным хохотом, спросила она.
― Как ни в ком другом. Пойми, я никогда так не любил. Не страдал от грешных дум.
― Господи, что ты несёшь? Меня тошнит от тебя, ― обессилено прошептала она, роняя слёзы, и закусила губу.
Роберт кое-как поднялся с пола и, шатаясь, принёс из кухни для племянницы сигарет. Мари поначалу отнекивалась, но он, мыча и хныча, горячо настаивал. Сдалась и взяла одну ― уж очень чесалось горло от нестерпимой тяги покурить. Паучьи глазки довольно сверкнули. Уселся на диване подле гостьи и всё смотрел замутнённым взглядом идолопоклонства. Мария инстинктивно двинулась в сторону и отвернулась, делая частые глубокие затяжки.
― Ты вместе со своим дружком обрабатывал меня столько лет. Я теперь понимаю, что Фред со мной не лечением занимался, а только мозги пудрил да таблетками пичкал, чтобы я вопросов лишних не задавала. До какой степени нужно быть свиньёй, чтобы настолько тщательно продумать совращение ребёнка?.. Знаешь, дядя Роб, ты никого не любишь, кроме себя, своих кукол и заплесневелого бабушкиного хлама. ― Поглаживая запястьем кончик носа, Мари выпускала плотные дымные облачка. ― Сидишь в этом смердящем склепе, даже не знаешь, что вообще в мире происходит, раз всё ещё считаешь моего Коннора пластмассовым.