Коннор устал. Держась за ворот халата, размазал по своему лицу кровь тыльной стороной ладони, зажмурился и под прикрытыми веками увидел дорогую Мари ― одинокого грустного ребёнка, лишившегося матери. Она стояла в чёрном платье и домашних тапочках, ловя ртом снежинки.
«А куда ты шёл? А можно с тобой?» ― звенел в ледяном воздухе её печальный голосок.
«Тебя. Такую вот тебя он лапал множество ночей и выворачивал страхом наизнанку душу… Убью! Убью! Убью!» ― вытащил табельное и приставил к виску хрипящего, еле дышащего паука. Один выстрел ― и всё будет кончено. Один выстрел ― и на мгновение станет легче… Один выстрел не сотрёт её страданий. Не сошьёт лоскуты раскромсанного сердца. И чем тогда станет он сам? Не защищается, не защищает ― казнит… Он убил бы его, если б Мари хоть одним взглядом дала понять, что хочет смерти гадкого чудовища. Едва ли это так. Коннор помнил, как противно для неё было осознание, что он уже убивал людей.
Рука затряслась, лёгкие сдавило. Неимоверным усилием заставил себя опустить пистолет и поник. Отшатнулся, прижавшись спиной к балюстраде, и уставился на Роберта, издающего слабые истерические смешки сквозь хрипы. В доме вновь стало тихо.
― Кровь красная, ― растерянно промямлил Роб, сделав попытку указать пальцем в сторону Коннора, ― так странно. Ты морщился от боли… ― Выплюнул кровавый сгусток и сипло кашлянул. ― Знаю, я животное. Урод. Я сделал то, что поклялся себе никогда не делать, и заслужил твою ярость.
― Я не понимаю, ― покачав головой, измождённо произнёс Коннор и поджал колени к груди, ― я не понимаю тебя… В людях так много красоты и так много безобразного. Мне всегда хотелось быть одним из вас. Защищать вас. Сострадать вам… Но, чёрт подери, я отказываюсь понимать, как можно настолько оскотиниться, чтобы желать искалечить то, что любишь! ― Прикрыв ладонями лицо, он содрогнулся, давясь слезами.
― Что, роботов не научили быть мразями, да? ― Горькая усмешка.
― Как же я хочу убить тебя! Раскроить твою башку, ― чуть дыша причитал Коннор. ― Но знаешь что, ― тяжело поднялся, держась за балюстраду, ― это слишком милосердно. ― Он вмиг прекратил рыдать и посмотрел на Роберта бесчувственно и жестоко: ― Хочу, чтобы ты страдал. Настолько долго, насколько это возможно. Чтобы место, где ты будешь гнить, убивало тебя каждый день по кусочку. Чтобы ты ощутил страх и беспомощность ― в точности такие, какие испытывает маленький ребёнок, будучи не в силах убежать от своих кошмаров.
Чуть не падая, на свинцовых ногах добрался до коридорной тумбы, где лежали связки ключей, и запер кабинет Роберта. Вряд ли в этом была острая необходимость, ведь хозяин дома не мог даже встать с того места, где его оставили, чтобы уничтожить дневник и письма другу-сообщнику. Но Коннор действовал быстро и решительно: он просто обязан покончить с этим, искупить свой провал. Чувство вины перед Мари душило его ― он позволил злу случиться. Недоглядел. Не узнал. Не пришёл на выручку. Он не достоин ни её дружбы, ни любви. Не достоин называться её бравым Хартиганом, ведь старый коп спас свою Нэнси от надругательства подонка. В отличие от бестолкового него.
Наконец он вышел прочь из этих стен. Подальше от тошнотворного запаха и замутнённого паучьего взгляда. В прохладе осенней ночи, в шорохе разноцветной листвы он видел десятилетнюю Мари в резиновых сапожках и туго затянутом капюшоне, из-под которого шаловливо торчали вьющиеся от влаги светлые пряди. Обернулась к нему и пошла спиной вперёд, ласково улыбаясь. Сорвала пожухлый лист и вложила в его ладонь. Подбежала к наполовину лысому кусту и погладила мокрые ветви, стряхнув вниз прозрачные дождевые капли: «Ветки устали и спят, ― приговаривала, уйдя в свои детские фантазии. ― Я тоже хочу: всю ночь во сне от паука убегала. Знаешь, вот если бы я была каплей, то легла бы отдохнуть вместе с ними, на умирающих листьях. Или в луже, ― хмыкнула, смешно поджав губы. ― Тогда по мне ездили бы вонючие автомобили и баламутили меня вместе с водой! ― загоготала, вздёрнув носик, и взяла своего друга за руку. ― Вдохни-ка поглубже! Как свежо и душисто! Чувствуешь?»
Коннор посмотрел на блестящий мокрый асфальт, втянул холодный ароматный воздух, совсем как тогда, много лет назад, но не почувствовал ничего, кроме горячей слезы, скатившейся к подбородку. Остановился и набрал Хэнка, чтобы тот приехал за ним.
― Иисусе, это что, кровь? ― напряжённо спросил Хэнк, опустив стекло автомобиля, как только подъехал к тротуару спустя двадцать минут после телефонного звонка.
― Отвези меня к дому Эвансов, ― сухо бросил Коннор и сел внутрь.
Андерсон без промедлений развернулся и поехал, куда нужно, с опаской поглядывая в сторону Коннора, вжавшегося в спинку кресла.
― Пристегнись, сынок, ― спокойно попросил Хэнк, и Коннор подчинился. ― Итак, почему я здесь и что стряслось?
― Паук догнал Мари. ― Он посмотрел Хэнку в глаза. ― А я догнал паука.
― Блядство, ― протяжно ругнулся Андерсон, поморщившись. Посмотрел в боковое зеркало и сощурился: ― Откуда ты пришёл?
― Из дома Роберта. Чуть не убил его за то, что… ― Опустил усталые веки и сглотнул, мотнув головой. ― Он изнасиловал её. Сегодня вечером.
― Сука!.. Твою ж мать, ― огрызнулся себе под нос Хэнк и озлобленно хмыкнул.
― Нашёл личный дневник… У него просто крыша из-за неё ехала. Целых десять лет. ― Он трепетно выдохнул и сфокусировался на успокаивающих монотонных движениях зелёной юбочки статуэтки танцовщицы у лобового стекла. ― Я почти на сто процентов уверен, что Мари в шоке и даже не собирается идти в полицию. И вряд ли Роджер с Клариссой в курсе произошедшего. Поэтому всё надо делать быстро, и для этого мне нужен капитан. Ты поможешь?
― Я всё сделаю. ― Андерсон коротко кивнул, не отрывая взгляда от дороги. ― И Роджеру до взятия кузена ничего не будем говорить, а то он, не дай бог, рванёт к нему раньше нас и точно пришьёт нахер.
— Согласен. ― Коннор достал из бардачка салфетки и принялся небрежно вытирать кровь с лица.
— Господи, без стакана думать обо всём этом дерьме паршивее некуда.
Доехали быстро. На первом этаже горел свет в гостиной: видимо, у Клариссы опять бессонница, решил про себя Коннор, выходя из автомобиля. Нетерпеливо постучал в дверь, безуспешно сдерживая непрекращающееся волнение. Дверь действительно открыла миссис Эванс. Она была не готова к визиту гостей и слегка отпрянула, как только Коннор вошёл в прихожую, весь взвинченный и потрёпанный.
― Мари у себя? ― сухо спросил из дежурного приличия, пересекая гостиную.
― Да должна быть… Она что, не звонила тебе, когда домой вернулась? Я ей сказала, чтоб позвонила. Что ты переживаешь за неё и ищешь. ― Он уже не слушал её и отправился наверх, перешагивая по лестнице через две ступеньки. ― Да что случилось? ― растерянно бросила ему вслед Клэри.
Осторожно вошёл в спальню, чтобы резко не разбудить, если Мари спит. Но сквозь темноту блестели её открытые глаза, устремлённые в потолок. Она лежала на полу, безжизненно раскинув руки, без единого движения, мысленно блуждая по мрачным закоулкам детских воспоминаний. Все запертые двери отныне можно было отворить и заглянуть внутрь, увидеть гнусность и подлость в беспросветной черноте. Мари не отреагировала на скрип пола, на доносящийся извне тихий зов, пока не ощутила прикосновение.
― Родная, прости. ― Коннор опустился рядом на одно колено и мягко потянул её за руки, ― Но тебе нужно поехать со мной.
― Родная? Я-то? ― робко переспросила Мари, прижавшись спиной к боковине кресла. Лицо напротив казалось ненастоящим, почти незнакомым; по нему тревожно перекатился белый свет фар из окна ― совсем как в чёрно-белых нуарных детективах прошлого века.