Одиночество закупорило Мари в бутылке непрекращающегося однообразия, множило пустоту в груди. Жалеть и винить во всём себя одну становилось невыносимо.
Когда Хэнк спрашивал его: «Как дела, сынок?» ― Коннор всегда отвечал, что нормально. Это был наиболее удобный и правдоподобный ответ. Он наотрез отказался от помощи специалиста, уверяя себя и окружающих, что справится. В сообщениях Мари он нашёл, как ему казалось, подходящее лекарство для души ― тот самый совет держаться рутины. Он тоже понял его по-своему и вместо исцеления повседневностью заточил себя в неё. Бегство в самое пекло сложных расследований оказалось неплохим бегством от страданий. Поначалу.
Он хотел быть сильным ради Мари. Он писал ей, даже когда она не отвечала, и никогда не обижался на её молчание. Со временем осторожно пробовал развеселить и присылал дурацкие шутки и мемы, как в старые добрые времена. Мари отвечала ему хохочущими до слёз смайликами, и в них он не видел её смеха ― только слёзы, и ощущал собственную никчёмность, не способность по-настоящему помочь и быть рядом.
Затворничество Мари подстёгивало Коннора проводить больше времени с её друзьями: так он чувствовал себя ближе к дорогому человеку и не падал духом. Когда они встречались в баре, Кристина нередко приходила с Марселем, и это был настоящий вызов благоразумию. Но при своей новой девушке бывший любовник Мари вёл себя вполне мирно и часто интересовался её самочувствием.
― Мне больно смотреть на то, как ты делаешь вид, что прекрасно справляешься со всем этим говном, ― внезапно начала Крис, когда Марсель отошёл к барной стойке за очередной порцией пива.
― Я просто… ― Нервозно подбросил монету, безуспешно пытаясь повторить трюк превосходства над человеческой расой из прошлой жизни. ― Понимаешь, прошло почти два месяца, и мне всё время кажется, что глупо изводить себя. Потому что я не тот, кто пострадал от этой ситуации так же сильно, как Мари.
― Но ты пострадал, ― твёрдо добавила Кристина, с беспокойством глядя Коннору в глаза. ― И тебе необходимо признать это. Кончай геройствовать во имя непонятно чего. Иначе сваришься в собственной башке. ― Заботливо положила ладонь на манжету его свитера. ― Если будет паршиво, можешь звонить в любое время. Мари часто так делала, ― добавила она, понимая, что это привлечёт внимание её собеседника лучше уговоров.
Он был благодарен Крис. Но не знал, хватит ли у него духу стать с ней более открытым.
Утром 23-го декабря он гулял с мыслью, что прошло ровно два месяца с тех пор, как горели его окровавленные кулаки, стёртые о челюсть паука. Коннор не чувствовал, как тих и свеж этот день, как невесомо и волшебно кружит в воздухе искрящийся снег. Он забыл, каково это ― чувствовать красоту, и продолжал жить в той губительной ночи. Показавшаяся впереди старая вишня, усыпанная белыми хлопьями, выдернула его из унылых раздумий и заставила остановиться. Пересёк проезжую часть и медленно побрёл в сторону знакомых стен. На веранде он увидел свою Мари, тихонько покачивающуюся на плетёной качели, уткнувшись в книгу. На ней была лишь его старая голубая рубашка, трусы и один шерстяной носок до колена с красными оленями. Она безостановочно дымила сигаретой, отрешённая и безразличная ко всему вокруг ― будто не чувствовала холода суровой детройтской зимы. Коннором овладело предсказуемое зудящее под кожей желание укрыть её своим пальто, обнять, отогреть. Но он не знал, нужно ли ей это. Роджер часто вздыхал, что дочери теперь никто не нужен.
Но вдруг Мари подняла голову, буднично зажала губами сигарету и энергично помахала ему рукой.
― Доброе утро, мой бравый Хартиган! ― по-детски крикнула она, словно немножко задыхалась, и Коннор решил, что это из-за сигареты.
― Здравствуй…
― Чего бубнишь там? Не слышу… Иди сюда! ― Договорив, поглядела на босую ногу и вспомнила, что ей вроде как должно быть холодно.
Коннор взбежал по лестнице и очутился подле Мари, не веря в лёгкость её голоса и долгожданную близость. Опустился рядом на качели и неотрывно вглядывался в любимые черты.
― Ты как? ― Короткий вопрос, не способный уместить всего, что хотелось бы спросить.
― Сойдёт. Вот, решила попробовать вживую пообщаться со своим парнем, ― кривая, разбитая улыбка, ― вроде не совсем одичала. ― Она бросила окурок в жестяную банку из-под кофе.
― Я был бы счастлив скорой социализации моей одичалой девушки. ― Он грустно улыбнулся в ответ. ― Если тебе что-нибудь будет нужно…
― Приходи на праздник. Помнишь? Рождество без тебя ― не Рождество.
― Я приду. Обещаю.
― Хорошо. ― Она хотела дотронуться до его руки, но не смогла. Сдержанно выдохнула и встала с качели. ― Извини, что я голая тут сижу: совсем себя не берегу. Это неправильно.
― Не надо извиняться. Сделай это только для себя: занеси в дом свой расчудесный зад и укутай в тёплое одеяло, договорились?
― Договорились, сержант Андерсон. ― Шутливо отдав честь, поплелась внутрь. ― До встречи! ― бросила она на прощание и скрылась за дверью, украшенной еловым венком.
Следующим вечером он был на пороге дома Эвансов, как и обещал. Коннор не мог не вспоминать последнее Рождество здесь, три года назад: тот шум, нескончаемую боль начальной адаптации, мучительную ревность и первое наслаждение прикосновением среди мигающих огоньков спальни любимой Мари. С теплом в груди он наблюдал, как долго и крепко она обнимала Хэнка, тараторила ему что-то милое и вручала подарок.
― Чего стоишь там? ― Она деловито выглянула из-за плеча Андерсона и вздёрнула бровки. ― Давай пальто твоё повешу.
Не стал отпираться, говорить, что «всё сделает сам»: знал, как Мари это бесит, когда ей хочется позаботиться о нём, и просто поблагодарил.
Прошли в гостиную, замерли в дюйме друг от друга, нелепо и беспомощно дёрнув руками, но так и не обнялись. Синхронно задрали кверху головы, упрямо делая вид, что всё в порядке. Роджер ничуть не отставал от дочери по части ношения масок, даже чересчур старался: улыбался во весь рот, не выпил ни капли спиртного и наравне с женой хлопотал для гостей, привыкших, что на праздниках хозяйничает одна только Кларисса. Мари отправилась на кухню, чтобы помочь мачехе с закусками, но обнаружила рядом с той Марселя, травящего сальные шутки о сокурсниках и профессорах.
― Я думала, ты будешь с Крис… Вообще не заметила, как ты пришёл. ― Мари удивлённо заморгала и сделала гримаску, затягивая на макушке часть прядей, убранных под резинку.
― Она велела чесать сюда без неё, потому как решила заехать на полчаса к какой-то Джуди, у которой парень андроид. Типа, не хочет, чтоб я там раздражался из-за этого чувака и всё такое, но я вроде и с твоим Коннором спокойно общаюсь… Возражать не стал: всё равно я их не знаю, и мне пофиг. ― Марсель хрустнул горсткой закинутых в рот чипсов. ― А ты была у себя в комнате, когда я приехал.
― Да он вообще золото! ― Кларисса по-матерински чмокнула его в щёку, стараясь не касаться испачканными соусом пальцами. ― Помог мне разложить стол для закусок и развесить гирлянды на окнах. ― Ополоснула руки, суетливо достала из духовки блюдо и засеменила в гостиную.
― Уверена, ты терпишь Коннора исключительно потому, что он теперь не машина. ― Мари смешливо поджала губы и свела брови домиком. Взяла открытую упаковку со шпажками для канапе и принялась нанизывать на них кубики овощей, сыра и мяса.
― Хах, ну, не только поэтому, ― возразил он и провёл рукой по густым смолистым волосам. ― Терплю его ради тебя, ― серьёзно и мягко произнёс Марсель, коснувшись согнутыми пальцами щеки Мари. В её глазах задрожали искорки смущения. ― Я соскучился. ― Его голос звучал непривычно ласково, без напористости. ― Уж не знаю, что там случилось, в самом ли деле ты болела, как утверждает Крис… Мне правда тебя не хватало.