– А-а-гх, – воздух упрямо не входит в лёгкие, отказывается поселяться в проклятом доме.
***
И Лёша умирает здесь. Просыпается в реальности.
Глаза болят от сухости, от какой-то дряни, что, кажется, застряла в них, а отсохший язык редко пульсирует от воздуха. Бессознательный взор упирается в сосны и долго-долго что-то ищет в их диких, неухоженных ветвях, а потом бежит вниз по холмистой, изрытой коричневой поверхности коры, бежит по серому, холодному железнодорожному балласту, наконец устало шагает по серебряной поверхности бампера, переступает через турбину и останавливается на… собственных руках, чуть ниже которых, на резиновом коврике, лежит металлическое перо, отправляющее солнечных зайчиков прямо в зрачок. Его руки – он не чувствует их. Они блеклые, холодные, что даже сквозь рубашку ощущаются, а ещё влажно, сыро. А кисти – они сливаются со тьмой. Он не видит их, хотя на небе явно горит яркое солнце. Он пытается поднять руки к лицу, ближе, чтобы рассмотреть кисти, пальцы, удостоверится в их реальности, но попытка была столь же успешной, как если бы он пытался поднять мир. Он всё ещё слышит и слышит нарастающий гул. И вдруг среди этого шума он слышит редкий, но родной звон удара капли. Он долго фокусирует взгляд и вдруг видит, как медленно формируется тёмных шарик и отрывается, чтобы упасть.
«Ы-Ы-Ы-У-У-У!»
Гудок вырывает его из мягкого отрешённого забытья, чтобы последним ударом горячей боли в грудь напомнить, что он и его ниссан стоят на рельсах, специально на повороте, чтобы поезд даже не успел начать тормозить, что перо – это скальпель с синей ручкой, купленный сегодня в аптеке перед подъездом, что тот путь без конца – его летящая перед глазами жизнь.
Рокот тысяч тонн стали вырывается из-за зарослей ели и сосны, обхватывающих поворот; он делает последний вздох, зачем-то задерживая дыхание, и закрывает глаза.
***
Пожарная служба, разбирая сгоревшие остовы, находит почерневшую металлическую капсулу с пожелтевшей запиской:
«Прошу не винить отца или Катю. Никто не мог заставить их любить меня. Мне было тяжело и невыносимо одиноко. Я не справился. Мама, Дима, я любил вас. Прошу простить меня.
Ваш Лёша.»