— А в этой фанзе, — продолжал Лобсын, — жил не рудокоп, а чиновник китайский, мандарин, который принимал золото от рудокопов для сдачи в казну. Вот у него и могло быть золота побольше. Китаец, который жил у моего отца, был не простой рудокоп.
Фанза, действительно, отличалась от остальных, в которых жили рудокопы. Последние были меньше, все в одну комнату, половину которой занимал кан, с одним окном и дверью. А в этой были две комнаты и кан только в задней, которая имела два окна и дверь в первую. Мандарин, принимавший золото, спал в задней комнате, а в передней принимал рудокопов.
— Где же начнем рыть? — спросил я.
— В задней комнате, — сказал Лобсын. — Там чиновник спал, там и прятал золото.
Кан в этой комнате уже осел и превратился в кучи глины с щебнем. Но где было зарыто золото? В топке кана или в полу комнаты возле него? Я предложил прорыть канавку поперек всей задней комнаты вдоль кана. Нужно было торопиться, солнце уже скрылось за горами Кату.
Мы привязали лошадей в первой комнате и принялись за работу. Я дробил кайлой затвердевшую почву, а Лобсын выгребал ее маленькой саперной лопаточкой, которую я взял у консула. Эту канавку, глубиной и шириной в четверть [12], мы провели от двери из первой комнаты вдоль кана до окошка во второй. Вырытую почву выбрасывали через стену фанзы. Почва была очень твердая, глина со щебнем, и работа подвигалась медленно.
В канавке, кроме глины с мелким щебнем, ничего не вскрыли, пока не подошли к самому окошку в боковой стене задней комнаты. Здесь я откопал несколько кусков белого кварца, хотел их выбросить, но вспомнил, что золото в жилах рудника сидит в кварце. Поднял один кусок, обтер его от глины и увидел, что весь кварц был пронизан жилочками и крапинами яркожелтого цвета. Это было золото. Я показал этот кусок Лобсыну.
— Вот тебе и клад мандарина! Он, видно, отбирал у рудокопов куски кварца с богатым золотом, — сказал я.
Из этой части канавки мы выбрали восемь кусков такого же богатого кварца, но в общем по оценке на глаз в них могло быть фунта два золота, не больше.
— Неужели это весь зарытый клад? — подумал я. — Но где же искать дальше? Взрывать ли весь пол перед каном?
Между тем солнце уже село и стало ясно, что до ночи мы не успеем кончить эту работу. Я сказал это Лобсыну.
— Останемся здесь ночевать, — ответил он, очевидно увлеченный добычей. — Воды для чая мы привезли. Завтра чуть свет кончим и поедем на Ангырты отдыхать.
— А что же кони? Они всю ночь простоят голодные. Отпустим их, что ли?
— Никак нельзя. Корм плохой, они уйдут далеко. А волков здесь много, они в старых шахтах живут, норы готовые для них. Коней нельзя отпустить, волки загонят их. Постоят до утра в фанзе подле нас. И вот что. Пока еще видно — наберем побольше хворосту, чтобы всю ночь огонек держать, а то волки и до коней, и до нас доберутся.
Ночевка не обещала ничего приятного. Но и мне не хотелось уезжать. Между тем никто, конечно, не мог заехать сюда ночью и закончить раскопки. За целый день мы не встретили ни одного человека во всей этой местности и могли бы спокойно уехать ночевать на речку Ангырты и утром вернуться.
Мы поспешно начали собирать топливо, вырывая кусты караганы [13], полыни, эфедры [14]; попадался кое-где и аргал. Наворотили возле фанзы целую кучу, нашли в соседней фанзе несколько полусгоревших жердей от крыши.
Кони стояли у нас в первой комнате фанзы, а мы расположились в ее дверях, развели огонь, поставили котелок. Ночь уже наступила, на небе засверкали звезды между легкими облачками, надвигавшимися из-за гор Кату.
Чай поспел, достали чашки, баурсаки, сухари. Сидим у маленького огонька, пьем чай, закусываем. И вдруг недалеко от нас раздался протяжный и низкий вой, на который кони ответили храпом.
— Волк, — сказал Лобсын. — Подает сигнал другим, что нашел добычу, с которой в одиночку не может справиться.
— Созывает их на помощь, — подтвердил я. — Сколько их набежит? Нужно приготовить ружья, у меня десять патронов с картечью и пять с крупной дробью.
— А ливорвер не забыл? — спросил Лобсын, который никак не мог запомнить слово револьвер.
— С собой, шесть пуль и столько же в запасе.
— Хватит, пожалуй! Не сотня же соберется.
Двустволку и при ней патронташ я оставил в углу фанзы, а револьвер в седельной сумке. Принес и то, и другое, зарядил двустволку картечью и поставил под рукой, револьвер положил возле себя.
— Придется нам, видно, не спать всю ночь! — заявил Лобсын. — Коням дадим по две горсти сухарей и несколько баурсаков. Кормушки у меня с собой.