Таков рассказ г-на Котова.
Подъезжаем к Петровскому заводу — по дороге на линии много рабочих-китайцев и ещё более бурят, отличающихся от первых маленькими и тонкими косами.
VI
При свете лесных пожаров
Действительно, великий Сибирский путь!
Никакие его описания, как бы талантливо и картинно они ни были сделаны, не могут передать того впечатления, которое производит он на путешественника.
Вот действительно гигантская работа!
Этот железный путь, проложенный в гранитном коридоре Яблонового хребта, которым мы следовали сегодня — труд если не физических, то нравственных великанов — торжество техники и пиротехники.
Между станциями Сохондо и Яблоновой входим в туннель, над которым красуется надпись «К великому океану».
Туннель невелик, он короче севатопольского, и над выходным его отверстием читаем надпись «К Атлантическому океану».
Посредине, между этими станциями самая высшая точка пути, а вместе с тем и кульминационный пункт могущества России, раскинувшейся на протяжении между двумя океанами.
Чувствуешь какой-то необычайный подъём духа, силу и бодрость.
Ты и великая, ты и могучая, матушка Русь!
Подъезжая к Чите, видим во многих местах склоны гор, покрытые густым дымом.
Это горят леса.
Железнодорожный путь вырывается из гранитных объятий и идёт по берегу огромного озера Киноп, на берегу которого раскинулось селение этого же названия.
Озеро очень рыбное, но рыба в нём, как в большинстве озёр Сибири и Забайкальской области, заражена солитёром и при употреблении в пищу требует особой осторожности.
Селение Киноп находится под Читой.
Здесь две станции.
Одна не доезжая Читы, где находятся вагоностроительные и ремонтные для паровозов железнодорожные мастерские, а вторая в самом городе.
Последняя устроена по ходатайству читинцев, которые лишены были станции в городе, несмотря на то, что дорога идёт почти городом Читой.
В Чите очень красивый вокзал, и сам город издалека очень живописен.
Он раскинулся по склону горы среди лесов — многие улицы идут в просеках.
Мужская гимназия построена в одной из таких лесных улиц.
Город производил впечатление очень большого, хотя в нём всего 12.000 жителей.
Забыл отметить, что в Чите устроен санитарный карантин, под руководством врача И. С. Спиридонова.
В нём три врача и сёстры милосердия.
Врачи встречают воинские поезда и заболевших оставляют до полного выздоровления в карантине.
В случае инфекционной формы болезни больной отправляется в местный госпиталь.
На вокзале Чита-город интересная встреча с корейцем — русским подданным в форме министерства юстиции.
Я не замедлил познакомиться с ним.
Он оказался бывшим петербуржцем — Никандром Александровичем Ким.
В Петербурге он состоял при корейской миссии и был помощником преподавателя китайского языка в с. — петербургском университете.
Он окончил курс в токийском и лондонском университетах, прекрасно говорит по-китайски, по-японски и по-английски и довольно чисто по-русски.
Сын бывшего министра двора корейского императора, убитого японцами. Японцы также убили его брата, а его мать с горя зарезалась.
Он остался один, перешёл в русское подданство и носит в своей душе непримиримую ненависть к японцам.
Ему всего тридцать лет, но он успел уже жениться два раза.
Первая его жена была англичанка, а вторая, приехавшая к нему невестой в Порт-Артур — русская, племянница председателя иркутского окружного суда.
От неё у него дочь, одного году от роду.
Он служил переводчиком при порт-артурском окружном суде, был в Порт-Артуре во время первых бомбардировок, но затем жену с дочерью отправил в Иркутск к её дяде, а сам был послан в распоряжение командующего войсками Забайкальской области г.-м. Парчовского.
Н. А. Ким глубоко верит в близкое занятие Кореи русскими войсками и победное окончание войны.
Но прозвонил третий звонок, и я принуждён был расстаться с интересным собеседником.
Едем далее. Спустилась ночь.
Лесные пожары на горах продолжаются, являя собою грандиозное зрелище — огромные участки леса в огненных языках пожирающего пламени.
Когда пишешь наскоро дорожные впечатления и беседы со встречающимися на пути интересными людьми, невольно получаются пропуски — результат забывчивости, а самое изложение, конечно, страдает формой.