Для нас с г-ном Соколовым нашлось свободное купе первого класса.
По мере приближения к театру войны знаешь о нём всё меньше — газет не видишь никаких.
На пристани «Танхой» мы простояли шесть часов и двинулись далее.
До станции «Мысовой» Забайкальской железной дороги едем по берегу величественного Байкала, на котором в этих местах, несмотря на стоящие жары, ещё плавают огромные льдины.
Говорят, что Байкал очищается от льда часто лишь в половине июня.
На переездах встретили сперва поезд с партией японцев в арестантских вагонах, а затем санитарный поезд с нашими ранеными в тюренченском бою — их эвакуируют в Иркутск и Красноярск.
К сожалению, несколько минут стоянки не дали мне возможности порасспросить этих чудо-богатырей, потерявших в славном бою столько отважных товарищей.
На «Мысовую» приходим в четыре часа утра, даю телеграммы о разрешении мне выехать со ст. Маньчжурия далее.
Телеграммы подписываются комендантом.
Иначе их не принимают — дорога на военном положении.
Едем дальше, по стране бывшей каторги.
Вот Верхнеудинск, где на городском кладбище находится могила декабриста князя Трубецкого.
Вот «Петровский завод» железоделательный и чугунно-плавильный, где в былые времена был применяем «каторжный труд» и где работали декабристы.
Вокруг завода раскинулось большое село с церковью, возле которой находится часовня, построенная руками декабристов.
В неё не пускают, она заперта на замок, но в окна видны образа и теплящаяся лампада.
Часовня уже ветха и службы в ней давно не отправляют.
Среди моих попутчиков много лиц, рассказы которых очень интересны.
В одном со мной вагоне едут штабс-капитан суздальского полка Косьмич и ревизор компании «Надежда» г-н Котов.
Первый, по его словам, проезжал Семипалатинск как раз в то время, когда под этим городом были убиты крестьянами три японских шпиона.
Дело было так: два крестьянина, работавшие в поле, заметили трёх неизвестных им крестьян, сидевших на пригорке и записывавших что-то в свои книжечки.
Крестьян это заинтересовало:
— Ишь ты, грамотные.
Они подошли к неизвестным и увидели что двое из них пишут, а третий, сидевший далеко впереди двух других, что-то чертит на бумаге.
— Глянь-ка, рисует. Это не спроста! — решили крестьяне.
Они врасплох напали на первого и без особенной борьбы придушили его вдвоём.
Он даже не крикнул.
Тогда с равными уже силами они поползли к двум другим и также напали на них.
Ввиду встреченного сопротивления крестьяне прикончили и этих.
Забрав бумаги и записные книжки, крестьяне представили их местному воинскому начальнику.
Эти бумаги оказались планами и заметками по съёмке местности, сделанные японцами, замаскированными крестьянами.
— У кого взяли? — спросил воинский начальник.
— А Бог их ведает, кто они…
— Да где они?
— Лежат, ваше-ство в поле, потому нас двое, а их трое…
— Ну так что же?
— Потому мы их и прикокошили… Иначе никак было взять их неспособно.
Убитые оказались действительно японцами.
В pendant к этому ещё в сибирском поезде мне передавали упорный слух, что под мостом через Волгу был пойман японский шпион, переодетый монахиней.
Монахиня эта будто бы бродила под мостом на берегу и всё всматриваясь в устои.
Это заметили сторожа.
— Что ты тут, матушка, всё бродишь, шла бы своей дорогою.
Монахиня ответила ломаным русским языком.
Сторожей взяло сомнение.
Они схватили её и привели в сторожку, где она и оказалась переодетым японцем.
Этим объясняют усиленную охрану в настоящее время волжского моста.
Есть ли в этих рассказах правда, или же они являются плодом возбуждённой военным временем фантазии — неизвестно!
Относительно первого я не смею сомневаться в правдивости моего собеседника.
Во всяком случае, за что купил, за то и продаю!
Беседа с г-ном Котовым была интересна тем, что он был в Порт-Артуре с двадцатых чисел февраля по двадцатые числа марта.
При нём была бомбардировка 9 марта.
В самый город, по его словам, японские снаряды залетали редко, да и фортам они мало вредили.
— В городе, — сказал он, — жизнь текла по прежнему… Порт-артурцы точно привыкли к бомбардировкам. Тем более, что в это время был большой подъём духа — прибыл С. О. Макаров, так трагически погибший 30 марта. На него возлагались большие надежды… Он вдохнул дух отваги даже в мирных обывателей. Бомбардировка 9 марта не произвела на них никакого впечатления… В городе было обычное движение… Я как раз в это время ехал на «рикше»[6] по главной улице, когда послышались залпы из японских орудий…