— Ну, рассказывай, какие новости?
Батурин уже знал привычку Рослова начинать издалека. Он пожал плечами:
— Чего рассказывать? Ты все знаешь.
— Конечно знаю и газеты читаю. А все же хочу тебя послушать. Как на передке?
— Наблюдаем, — ответил Батурин, улыбнувшись излюбленному рословскому «на передке». — Все новости я доложил. Других пока нет.
— И не будет! — оборвал Рослов. Голос у него вдруг стал резким и хриплым.
— Почему же?
— Потому что плохо наблюдаем! В третьем батальоне твои ребята ползают? Каждому шальному снаряду, каждой пуле кланяются. Где тут что-нибудь увидеть!
— А ты что? — усмехнулся Батурин. — Грудь вперед… Ухарство твое известно, только говорю тебе как друг: не доведет оно до добра. Попомни мое слово…
— Ну вот и загораем в окопах. И данных поэтому мало. А командир взвода потворствует.
— Не перегибай палку…
Батурин вдруг разозлился, но так же внезапно и успокоился: как он раньше не сообразил — головомойка была Рослову в штабе, вот он и не знает, на ком сорвать злость.
Батурин встал и прошелся по блиндажу.
— Говори, зачем вызывал?
Рослов, красный и возбужденный, хмурил брови и щурился.
— Вот и вызвал, чтобы обо всем этом сообщить тебе. Разве мало?
— О том, что ребята плохо наблюдают? Брось, не крути. У Деда, что ли, был?
Дед в обиходе разведчиков — полковник Зуев.
— Был, конечно.
— Я уж догадался.
— Если бы всегда так догадывался…
— Ладно, ладно, — перебил его Батурин. — Ну что там?
— Надо посылать группу в тыл.
Батурин, подняв голову, внимательно, не мигая, посмотрел на Рослова, но ничего не сказал.
— Вот здесь, — Рослов обвел кружочек на карте, — здесь они явно что-то замышляют.
— Пощупали бы авиацией.
— Авиацией! — Широкие скулы Рослова снова заходили, словно жернова. — Посоветовал бы ты Зуеву насчет авиации, он бы тебе показал где раки зимуют. Ишь стратег… Может, Генеральный штаб привлечь для выяснения замыслов противника?
— Брось шутить! — вспылил Батурин. — Не передергивай. Я спросил потому, что мне бывает жалко ребят. Я каждый раз думаю: а нельзя ли обойтись без них, и ничего тут смешного нет.
— Тебе жалко, смотрите-ка, а другим — нет?! Ты переживаешь, а другие — нет?! У тебя взвод, а у командира полка, у командира дивизии… Думаешь, им легко?
— Я не говорил, что им легко, — тихо сказал Батурин и посмотрел в сторону. — Я говорил совсем о другом. Не знаю, почему тебе непонятно.
— Понятно, все понятно. У тебя свой круг, у других — свой, и каждый из нас отвечает за свое. Пора бы это засечь раз и навсегда.
— Ну, разошелся…
— С тобой пока не поговоришь о том о сем — не перейдешь к делу.
— Вот сейчас как раз время перейти.
Рослов закурил, потом передвинул карту, взял один карандаш, швырнул в сторону, взял другой.
— Значит, группу в тыл, — сказал он, помолчав, подвигая к себе карту.
Батурин склонился над столом.
— Глубинная разведка получается — так, что ли? — спросил он.
— Это будет зависеть от данных. Если квадрат прояснится…
— Понятно.
— Вообще, расстояние немаленькое. Тут надо ребят сообразительных. Вопрос — кто поведет группу?
— Надо подумать.
— Вот думай. — Рослов пустил в потолок клубок дыма. — Волков у тебя только что пришел.
— Да Волкова и посылать на такие штуки опасно: быстро ввяжется в историю и все провалит.
— Хороший разведчик, чего ты темнишь.
Рослов был неравнодушен к Крошке, у него вообще была слабость к разбитным, лихим бойцам, в Волкова он считал образцом настоящего разведчика.
— Я не темню, а говорю то, что есть, — сказал Батурин.
— А Пелевин?
— Пелевин медлителен и с картой не в ладах. Запутается.
— Кто же еще? Пинчук?
— Подождать бы с Пинчуком, — задумчиво произнес Батурин. — Я даже об отпуске хотел просить для него.
— Нашел время. Ты прямо как добренький дядя. — Рослов выругался. — Кстати, мне очень не нравится вся эта история: ушли втроем, а вернулся один…
— Ерунду говоришь! — сверкнул глазами Батурин. — Ерунду. Скоро сам поймешь, какую ерунду сейчас сказал, Пинчук — опытный, смелый разведчик. Ему просто не повезло. И уверяю: переживает он смерть товарищей больше, чем ты…