— В Новотроицке?
— Да.
Трофимов возился с цигаркой. Свернул наконец толщиной с палец и, когда откашлялся после первой затяжки, спросил:
— А сельсовет как же? Председатель Огарков где?
— Какой тебе сельсовет! Огаркова, говорят, немцы забрали, отвели в овраг да убили.
— Семен Данилыча Огаркова?
— Ну да, его самого.
Трофимов охнул и замолк, уставившись тупо в темноту. В течение нескольких минут оба старика глядели молча перед собой в темное пространство.
— А ко мне племянник раненый пришел ноне, — сипло произнес Трофимов, нарушив молчание.
— Племянник? — переспросил Михалыч.
Было темно, и лица обоих стариков слабо просматривались. Но если бы Трофимов мог видеть, он отметил бы грустное сожаление в глазах Михалыча.
— А откуда племянник?
— Да с Урала.
«Не доверяет, — подумал Михалыч. — Боится, как бы не разболтал. Меня боится. Ну, человек! Столько лет в одной деревне живем, а он остерегается. Ну, друг называется…»
Вслух Михалыч о своей обиде ни одним словом не обмолвился. И хотя он еще утром узнал, что у Трофимовых находится раненый боец, делал вид, что ничего не знает и верит Трофимову насчет племянника.
— Филиппыча надо позвать.
— Привел. В избе у меня спит.
— А куда ранен?
— В ногу.
— В ногу плохо, — вздохнул Михалыч. — Иттить не может?
— Не может пока.
— А что Филиппыч сказал?
— Говорит, подымется. Время надо.
— Время, да, — согласился Михалыч. — Мне в мальчишках лошадь ногу отступила, так я больше месяца валялся. Да ты, чай, помнишь. Крутили меня доктора, говорили, кость сломата, да вот сколько лет — ничего. — Михалыч вдруг осекся, замолк и, таинственно приблизив свое лицо к Трофимову, вдруг спросил тихо: — Боишься, Сергей Федорович?
Это обращение к нему давнего дружка по имени-отчеству прозвучало столь неожиданно, что Трофимов в первое мгновение растерялся.
После паузы он сказал тоже тихо:
— Боюсь, Иван Михалыч.
Оба надолго замолкли.
Где-то над дальним лесом плавно взвилась и повисла ракета. Мигнули в темном небе красные точки трассирующих пуль, донеслось глухое завывание самолета.
Два старика сидели в темноте неподвижно.
На следующий день утром Филиппыч сделал Ивакину перевязку. Кажется, он остался доволен состоянием раненого. Даже пошутил:
— До свадьбы заживет, милок.
Но шутка не развеселила Ивакина.
— Что слышно? — спросил он, показав глазами на окно.
— То же, что и вчера, милок, — ответил фельдшер, орудуя бинтом.
— Наших не видно?
— Кругом наши. Или тебе мало? — Фельдшер вдруг засмеялся дробным смешком и подмигнул Ивакину.
— А войска где?
— Войска далеко.
— Откуда вы знаете?
— Я-то? — Фельдшер поглядел на него своими слезящимися глазами и тяжело вздохнул. — Радио у нас в деревне, конечно, нет, проволоку бомбой давно порвало. А люди друг другу передают… За железную дорогу, говорят, наши отошли. Понял? — закончил он неожиданно жестко и, взмахнув резко рукой, вытер глаза.
Разговор об обстановке на фронте на этом прекратился. Ивакин мрачно уставился в одну точку.
С улицы глухо доносились разные деревенские звуки: закудахтала курица, промычала где-то корова.
— Ты сам-то откуда? — спросил фельдшер.
— Я с Волги. — Ивакин назвал город.
— Мать и отец там?
— Одна мать.
— Школу небось весной окончил?
— Весной.
— Ну ничего, ничего, — проговорил фельдшер, уловив грусть в глазах Ивакина. — Все будет хорошо. Поправишься и еще покажешь себя в деле. И товарищей своих разыщешь.
Он протянул жесткую, как деревяшка, ладонь, пощупал лоб. Потом пальцы его надавили Ивакину на одно веко, на другое. Сказал внушительно:
— Питаться надо, милок. Иначе пропадешь.
Ивакину дали умыться. В горницу вошла Катя и внесла на подносе чайник, накрыла на стол. Молодые люди несколько мгновений смотрели друг на друга. Смуглые руки девушки, ее большие синие глаза, тяжелые косы, брошенные за спину, — все это не вязалось с тем, что происходило на земле.
Войну Ивакин начал южнее Орши.
Уже четвертый день полк держал оборону вдоль маленькой безымянной речушки. Линия обороны была с зигзагами: речушка то исчезала в мшистой болотине и кустарниках, то вновь пробивала себе дорогу среди холмистых равнин. «Юнкерсы» и «хейнкели» висели над окопами с утра до вечера. Все вокруг было изрыто воронками. В перелеске, где располагались тылы полка, постоянно что-то горело. Было много убитых и раненых, но полк стоял, отбивал атаки.