Налетел снежный заряд, с каждой секундой он становился плотнее. Пелена из снежинок струилась в зоне освещения, скоро контуры ледяных покровов сделались невидимыми, а огни на мачтах стали выглядеть тусклыми точками. Снег затруднял дыхание, холодил и щекотал в ноздрях, попадал на глаза и заставлял смыкаться веки. Казалось, так будет бесконечно, но вихрь промчался дальше. Тотчас погода прояснилась, и на небе проглянули звезды…
Впередсмотрящий махнул рукой, потом крикнул, что надо взять левее. Возник самолет, его можно было принять за ледяную глыбу. Подошли ближе, и стали различаться контуры — самолет был бипланом, осев на передние крылья, он задрал хвост. Луч прожектора сосредоточился там, где должна была находиться входная дверь. Самолет маячил перед судном уже достаточно близко, без признаков населенности, обрамленный ледовыми сталактитами. Капитан застопорил ход. Судно описало циркуляцию и расположилось к гидроплану подветренным бортом. Матросы, надев пробковые жилеты, готовили шлюпку. Вода окатывала самолет то лениво, то обрушивалась с размаху — и застывала слой за слоем, и штурман был готов поверить, будто в самом деле видит это наращивание льда… Он снова испытал большое волнение. У него пересохло во рту, а стук сердца будто начал прослушиваться ухом. Человек хладнокровный и опытный повел бы себя естественно и не придал бы своему поступку значения. Но когда Саша обратился к капитану, голос его дрожал, был глух и неубедителен. Он попросил отпустить его на шлюпке, но решимости в нем не хватало, и он дивился тому, что думает одно, а вслух говорит противоположное, и понимал, что надеется на отказ, и ненавидел себя за это…
— Он думает, что я его не возьму, — бросил Герасимов, сходя по трапу.
Беридзе кивнул, не взглянув на штурмана.
Саша надел брезентовую куртку и пробковый жилет. Матросы вывалили шлюпбалки и приспустили шлюпку на талях вместе с боцманом. К боцману по штормтрапу сошли матросы и Саша. На пароходе ослабили тали, и шлюпка села на воду полным килем. Боцман закрепил на корме пеньковый трос, и его стали вытравливать с парохода через блок и стопорящее устройство; и потому, когда убрали тали, шлюпка хотя и взяла с места как горячая лошадь, но потом, стала притормаживаться. Штурман сидел загребным. Высота волны, несоизмеримая с размерами шлюпки, потрясла его. Пока шлюпка удерживалась на гребне, в свете прожектора обозревалось штормовое море; затем шлюпка проваливалась, и волна перед нею вставала неодолимым препятствием и шипела; было темно и жутко, а наверху под напором ветра с отчаянным шелестом, какой во время бури издает крона старого дерева, завивался гребень…
Но вдруг что-то с Сашей произошло. В какой-то момент он содрогнулся, затем его рассудок стал ясен и холоден, страх и растерянность отступили. Глаза штурмана стали видеть зорче, и крепко сжались челюсти, руки обхватили весло с таким напряжением, что занемели подушечки пальцев. «Что со мной? — удивленно подумал он. — Мне не страшно. Мне совсем не страшно. Я не испытываю ни восторга, ни азарта, мне просто не страшно. Почему меня вдруг покинул страх?»
Он налегал на весло грудью. В веслах была лишь та нужда, что они помогали сдерживать шлюпку. Гонимый ветром и волнами, шестивесельный ял стремился к самолету, и с каждым его порывом трос за кормой, внезапно развернувшись, натягивался как тетива лука. На корме находился Герасимов. Действуя рулем, боцман не забывал следить за тросом. «Какому там идиоту на судне вздумалось закрепить трос?» — забывая, что его может заесть в блоке, боцман принялся возмущаться в выражениях неделикатных, зато красноречивых и убедительных. Но когда шлюпка совершила особенно опасный рывок, боцман замолчал. Еще такой рывок, третий… Потом шлюпка дернулась в последний раз, и все ощутили, что она обрела свободу; и Герасимов резюмировал обрыв троса плевком и единственным словом:
— Труба.
Он круто повернул руль, но шлюпка не подчинилась. Захваченная волной, она закрутилась и понеслась. Усилия гребцов оказались напрасными, а расстояние до самолета стремительно сокращалось, и вот шлюпка пробила самолет форштевнем, будто острием огромного ножа.
Ее захлестнуло волной. С самолета в нее обрушился лед. Вал отпрянул, отпрянула и шлюпка, и в пробоину хлынула вода. Гребцам удалось повалиться на дно шлюпки. Банка же рулевого значительно выше, и боцман, словно выпущенный из катапульты, пролетел по воздуху, упал на самолет и вниз головой сполз в воду. Беридзе, направлявший луч, взялся за усы. Волна отшвырнула боцмана от самолета. Снова накат волны, и, ломая ногти, матросы ухватились за самолет; кто-то полез по распоркам передних крыльев; шлюпку передвинули и привязали к самолету с его подветренной стороны. Потом кинули линь, но боцман безвольно сопротивлялся в воде и не смог им воспользоваться.