— Нет, вашей музыки я не знаю.
— Не понравилось, что ли?
— Исполняете вы неплохо, — тактично заметил Крылов. — Но я вашей музыки не знаю.
Жена Петра кинулась к радиоле, установленной возле стены на ножках, положила на диск пластинку, и зазвучала эстрадная музыка. Молодежь начала танцевать упоенно, с энергичными телодвижениями, а Егор Осипович остался с гитаристом. Ему очень захотелось с кем-нибудь сердечно поговорить, рассказать о своем фронтовом прошлом, о боях и о погибших друзьях-товарищах, о том, как самолично подбил из артиллерийского орудия четыре танка. Сыну и снохе он не раз про свой подвиг рассказывал, и им его уже надоело слушать. Гитарист неожиданно завел разговор сам. Поглядывая на танцующих, он спросил:
— Правда, что ли, будто вы подбили четыре танка?
С трудом сдерживая себя, Егор как бы неохотно произнес:
— Да… Всяко бывало… Оно в тот раз как получилось: я их, по сути дела, со страху долбанул.
— Как это — со страху? — недоверчиво сказал гитарист. — Четыре танка — со страху?
— Со страху! — воскликнул Егор, увлекаясь. — Ей-богу! Ну, сам посуди! Я сперва побежать хотел! А нет, думаю, танки меня из пулеметов в спину расстреляют! Думаю: если из пушки буду по ним палить, шанс все-таки есть, а как побегу — все, кранты! Я один в тот раз у орудия остался. Весь расчет убило. Наводчик Гайнатуллин, татарин по национальности, тот еще был живой, корчился, а старший сержант Рудаков и заряжающий Игнатьев уже померли. Я был подносчиком снарядов. Такой меня взял страх!..
Но тут к гитаристу приблизилась та бойкая черноглазая девушка и потянула его танцевать. Парень поднялся, отдал Егору Осиповичу гитару и развел руками, затем произнес:
— Не обижайтесь. Извините. Сейчас только станцую, и еще поговорим.
Егор, оставшись один, мотнул головой и усмехнулся. От нечего делать он стал тренькать на гитаре, на одной струне, приблизив глаза к грифу, чтобы лучше было видно, где нажимать.
К нему подсел сын Петр. Он помахал ладонью перед своим вспотевшим лицом, оттянул и потряс рубашку на груди, потом, обняв отца за плечо и ласково глядя, произнес:
— Ну как, батя? Все путем? Молодец ты у меня! Молодец!
— Вы у меня тоже молодцы, — тепло отвечал довольный Егор Осипович, — Посмотреть приятно. Молодые, счастливые… Мать бы ожила, увидела тебя с Таней. Внука бы на руках подержала. Поглядела бы она теперь на вас…
— Да, батя! Это точно! Правильно ты говоришь! Очень верно!
— Скучаю я по ней, Петя, — признался Егор. — Иной раз сильно скучаю. Вот сейчас гляжу на тебя, а сам про нее вспомнил, мать вижу. Ты лицом очень похож на мать. Подожди… грустно мне вдруг сделалось. Не заплакать бы, чего доброго…
— Ну, это ты зря, батя! Зря! Это ты напрасно! Тебе плакать нельзя! Особенно в такой день! Может, спляшешь по-нашему? Еще разок тряхнешь стариной? У тебя получится! Только так, чтобы сердце не сорвать!
— Нет, сынок, — ответил Егор. — Я вашей музыки не знаю. Пойду, пожалуй, пройдусь. Проветрюсь. Вы не обращайте на меня внимания. Гуляйте себе. Вы молодые — и гуляйте, как душа требует.
— А ты на нас не обижаешься? — спросил Петр.
— Да нет! Что ты, сынок! За что мне на вас обижаться?
— Ну, тогда добро! — сказал Петр. — Добро! Держи пять! Конечно, тебе с нами не интересно! Я это очень хорошо понимаю! У нас свои интересы, а у тебя свои! Ты к дяде Ване сходи! Вам с ним будет интересно! Ну, батя, посошок на дорожку! На, я тебе налил! Балалайку-то поставь сюда! Поехали!
— Посошок? — произнес в раздумье Егор Осипович, прислоняя гитару к стулу. — Пожалуй, можно.
— Ты, батя, только ешь, ешь!.. Закусывай как следует!..
«Дядя Ваня», доводившийся Егору родным братом, проживал в другом конце города. Они не раз уговаривались отметить День Победы вместе, но их встреча расстраивалась из-за самого Ивана Осиповича. Во время войны он служил матросом эсминца, воевал иа Севере и с тех пор хранил бескозырку, тельняшку, суконную форменку с фронтовыми наградами, флотские «клёши» и ремень с бляхой. В День Победы, облачившись во все это, он почему-то усаживался на пол, а не за стол, стелил газетку, ставил стакан с вином, кое-какую еду и говорил:
— Имею право.
Жена Ксения осторожно корила Ивана Осиповича — лишь за то, что из-за него они нарушили обещание и не пошли в гости к Егору. Потом Иван засовывал руки в карманы и в полной форме матроса Военно-Морского Флота ходил за супругой, втягивая в плечи голову, манерничая и напевая: