Спев одну песню, старухи без промедления, по команде толстухи Агриппины, затянули другую, на сей раз унылую, протяжную. Оставив грабли, все же подошел и присел к столу Захар Петрович, который для солидности взял в руку свежую газету и нацепил очки. Рядом с ним опустилась на лавку Татьяна Тихоновна, вздохнула, поставила на стол локоть, подперла ладонью голову и, запечалившись, начала тихонько подпевать. Далее гостьи исполнили еще несколько песен, не только давних, народных, большей частью неизвестных внуку Татьяны Тихоновны, но и современных, таких, например, как «Ой, мороз, мороз…» или «Оренбургский пуховый платок». Ветерок шевелил листья на вишневом дереве и угол газеты, постеленной на стол. Воробьи чирикали на коньке крыши и трепыхались где-то под стрехой избы. Вишня протягивала свои ветви и создавала уютную тень. Несколько раз к столу подходила черно-белая кошка, садилась, неназойливо мяукала и смиренно ждала подачки. А гостьи все пели. Александр Николаевич внимательно слушал и теперь удивлялся не только музыкальным способностям старух, но и отличному их духовному здоровью. Он, городской житель, редко посещавший бабушку и впервые слушавший эту необычную хоровую капеллу, думал сейчас о том, что по приезду в город сразу пойдет в филармонию и скажет работающему там хормейстеру: лучше поезжайте в Корягино и послушайте, как надо петь. А то считаете себя певцами.
После того как старухи объявили антракт, вновь сделали по глотку из своих стопок и привлекли к тому же самому городского гостя, Агриппина Савельевна не слишком деликатно толкнула Сашу локтем и с усмешкой тихо произнесла:
— Ты бы, сынок, вон ее одну попросил спеть. Она и сама песни складывает.
Услышав ее слова, все за столом задвигались, оживились, из чего следовало, что гвоздь программы еще впереди. Речь, безусловно, шла о Федосье Марковне. Александр Николаевич с любопытством взглянул на нее, но опять смутился. Он не раз слышал о стариках с молодыми глазами и считал, будто понятие это относительное; теперь же убедился, что оно может быть и буквальным. В ответ на предложение Агриппины Федосья Марковна покраснела, засмеялась и, махнув рукой, произнесла:
— Да ну!.. Какая я песенница!
— Ладно тебе кочевряжиться. Умеешь, так пой, — произнесла грубоватая и прямолинейная толстуха, которая в случае чего могла отпустить и по-мужски крепкое выражение. Зная эту ее способность и боясь, что любимый внук услышит, как ругается Агриппина, Татьяна Тихоновна поспешила упросить Федосью:
— Спой, спой, Марковна! У тебя, правда, хорошо получается!
— Заводи свою шарманку, — ухмыльнувшись, поддержал супругу Захар Петрович. Много он говорить не любил и часто высмеивал женскую склонность к болтовне.
Старухи принялись уговаривать Федосью Марковну, оборачиваясь при этом в сторону Саши и разжигая в нем любопытство. Молодой человек в свою очередь переводил глаза то на Федосью, то на прочих, по-прежнему улыбаясь, но пока не выходя из состояния скованности. На правах старшей пожелала сделать внушение Федосье Меланья Прохоровна:
— Нехорошо, девка! Тебя общество просит! Уступи!..
Весело усмехаясь, вставила свое слово и Галина Романовна:
— Начинай, Федосья.
В заключение выступила Никаноровна и с обычной своей ехидцей, и не без зависти, елейным голосом подковырнула голубоглазую подружку:
— Да уж кто лучше тебя, Федоська, споет, тот дня не проживет! Пой, черт тебя дери! А мы потом на «бис» вызовем!
Однако Федосья Марковна так и не согласилась петь, чему деликатный внук Татьяны Тихоновны, в общем, был рад, поскольку боялся, что старуха заволнуется и выступит неудачно. Но молодой человек заинтересовался сообщением Агриппины Савельевны, что Федосья занимается поэтическим творчеством; и тут ему повезло, ибо старушка как раз предложила вместо пения «рассказать» свои стихи. Вся подобравшись на лавке, подтянув под подбородком узел платка, затем обеими руками поправив платок на голове, сперва чуть побледнев от волнения, затем снова покраснев, она заговорила дрожащим голосом. Сочувствуя ей и стыдясь того, что смущает ее своим присутствием, Александр Николаевич слушал. С каждым мгновением он все больше сосредоточивался; и вот уже, как истинный ценитель поэзии, внимал стихам с пристрастием. К сожалению, он так и не собрался ни одного из стихов Федосьи Марковны записать.