Он отправился к Федосье Марковне сам. Она жила на краю деревни, откуда уже виднелись готовые к жатве совхозные поля и тянувшиеся за ними березовые перелески. Дома своей ученицы он не знал, но по описаниям бабушки нашел его между избой зоотехника Спиридонова и каким-то слишком старым забытым сараем, у которого бревна были черны от времени, а в пазах прорастал мох. Домик Федосьи Марковны был невелик, невзрачен, с низкой завалинкой, но маленький приусадебный участок был обнесен дощатым забором. Глянув через забор, Саша увидел старуху. Она сидела на солнцепеке, на постеленной на траву серой ряднине. Вокруг была обстановка, уже знакомая учителю по описаниям его ученицы: две яблони, огородные грядки и небольшой, крытый толью сарай. Хозяйка сидела вполоборота к Александру Николаевичу, вытянув и скрестив ноги. Хотя тайно подсматривать за человеком ему было неудобно, но и уйти он не мог, боясь тем самым обнаружить свое присутствие. На ряднине у Федосьи лежали полевые ромашки. Она брала их одну за другой и покрасивее соединяла в букет, что-то напевая своим серебристым голоском. Это было трогательно и сокровенно, вызывало необъяснимую легкую грусть и снисходительное уважение, какое мы испытываем к слабостям младенчески простодушных людей. Однако Александр Николаевич смутился; хотел было окликнуть Федосью Марковну, но не сделал этого и, выбрав момент, отпрянул от забора. В раздумье поглаживая подбородок и усмехаясь, он отправился к себе домой.
На другой день его ученица договорилась с Татьяной Тихоновной пойти торговать на станцию, точнее, на привокзальный рынок. Наступило воскресенье, любимый здесь многими колхозницами-пенсионерками «базарный день», когда кроме пассажиров проходящих поездов покупателями были и довольно многочисленные дачники из окрестных сел.
Попозже с неосознанным стремлением увидеть Федосью Марковну отправился на станцию Александр Николаевич. Он нацепил от солнца синие очки, надел белую парусиновую кепку, светлые брюки, клетчатый пиджак и в этом образе праздного горожанина двинулся мимо торговых прилавков, на которых были выставлены глянцевые помидоры, зеленые и пожелтевшие огурцы, молодой картофель, лук, чеснок и укроп, вишни и яблоки, садовые цветы, свиное сало, куриные яйца, очумело выглядывавшие из корзин связанные петухи.
Корягинские бабки расположились одна возле другой. Рыночная обстановка, сам процесс купли-продажи, мелкие барыши — все это доставляло бабкам старинное ярмарочное удовольствие. Не было здесь только девяностолетней Меланьи Прохоровны. Наконец Саша увидел Федосью Марковну. Стоило ему привлечь ее внимание, как старая женщина до такой степени растерялась, что сдернула с головы платок и начала прикрывать им десяток антоновских яблок. Странно и неблагозвучно усмехнулась при этом Агриппина Савельевна. Лукаво сощурившись, с любопытством посмотрела на молодого человека Галина Романовна. Татьяна Тихоновна сказала ему по-родственному несколько душевных слов. А Анна Никаноровна, изумленно глянув на Федосью Марковну, воскликнула:
— Глядите-ка! Глядите-ка! А руки-то!.. Чтой-то они у тебя, Федоська, трясутся, словно ты кур воровала?..
Через силу улыбнувшись старухами из приличия постояв с ними, Александр Николаевич последовал дальше, делая вид, будто очень интересуется базаром. Затем незаметно удалился, отчего-то с испортившимся, кстати сказать, настроением.
К утру его досада прошла; и во время очередных занятий он, поглядывая исподлобья на Федосью Марковну, однако улыбаясь, поинтересовался у нее:
— Скажите, а почему это вы вчера так застеснялись?
Ответ хотя и был неожиданным, но вполне вязался с обликом Федосьи.
— Да как-то неловко мне стало, — произнесла она, краснея и посмеиваясь с опущенными глазами.
— Почему же неловко?
— Неловко — и все. Не знаю почему… Стыдно было, батюшка, что ты смотришь, как я торгую. Я, вообще-то, хоть и приторговываю, но все равно как-то всю жизнь этого стесняюсь.
— Да что же в этом плохого? По-моему, вполне достойное занятие.
— Ничего, конечно, плохого нет, но я бы, кажись, лучше за так все отдала. Только меня за дурочку сочтут.
— Удивительно, — только и произнес Александр Николаевич и скрестил руки на груди, разглядывая Федосью Марковну сперва с любопытством, наконец с прежним мучительно усиливавшимся напряжением, будто выискивая в глубине ее глаз тайный источник света.
Когда они начали урок, то оказалось, Федосья Марковна самостоятельно прочла уже весь букварь. Она сообщила об этом со свойственной ей скромностью, сдержанно гордясь собой.