— Я же говорил, что вы молодец, — снисходительно произнес Александр Николаевич, не умаляя и собственных заслуг.
— Я уж и плакаты сама разбираю! — не удержалась она от радостного восклицания. — Иду по станции, задеру голову и бормочу: «Миру — мир», «Да здравствует социализм во всем мире», «Слава труженикам села». Потом оглянусь по сторонам, и неловко сделается.
— Ну вот, — произнес учитель, — теперь вы можете читать и книжки. Я вам подберу какие-нибудь, с картинками. Где шрифт покрупнее. Читайте на здоровье.
— Спасибо тебе, — просто сказала Федосья Марковна, проявляя в позе и в легком наклоне головы свое врожденное благородство. — Спасибо, милый. А там, глядишь, и письма писать выучусь. Писать-то мне некому, а напишу я, к примеру, Никаноровне. Пусть, старая, голову поломает, кто ей письмо послал. А потом признаюсь, что это я. Вот удивится-то!..
Старушка весело засмеялась и насмешила своего учителя. Их нынешний урок был как-то празднично бездеятелен; а день был солнечен, тих и чем-то, если не смотреть в окно и не видеть желтеющих листьев, напоминал Александру Николаевичу день сдачи последнего экзамена на аттестат зрелости. Посидев и поговорив еще немного, учитель и ученица расстались. Вскоре Саша зашел в магазин и купил книжку русских сказок, которую и передал старухе к большой ее радости.
Простыв однажды на сквозняке, она захворала. Александр Николаевич узнал об этом и немедленно отправился к Федосье Марковне.
Она лежала на кровати. Как только молодой человек постучал и переступил порог, хозяйка попыталась встать ему навстречу, но он попросил ее не делать этого, тогда она просто села, откинув ветхое стеганое одеяло и поставив на пол обутые в стоптанные валенки ноги. Смущенно отворачиваясь, она принялась поправлять круглый пластмассовый гребень в волосах, наконец спохватилась, взяла со спинки кровати платок и накрыла им голову. Александр Николаевич снял с вешалки ее старомодное суконное полупальто и накинул старухе на плечи.
На постели у нее он увидел подаренную им книжку, раскрытую в самом начале. Дальше он с интересом осмотрел небольшую комнату. Русская печь была выбелена. В разных щелях стен, оклеенных обоями, торчали какие-то сухие травы. Наконец Александр Николаевич остановил взгляд на увеличенных фотографиях двух парней и одного подростка. Портрет подростка был украшен расшитым полотенцем, как это большей частью делается не в русских, а в украинских деревнях.
— Это ваш младший?
— Да, это Петя, — произнесла Федосья, слегка поворачивая голову и выражая голосом смиренную печаль, которая с течением времени стала звучать как почти обыкновенная интонация.
Саша увидел, как его ученица осунулась, как сильно сдала, что было вполне естественно для ее состояния. Морщины ее стали глубже, а глаза провалились, утратили живой блеск и свойственную молодости остроту взгляда. Теперь это были глаза просто дряхлого, к тому же больного человека, слезящиеся, близорукие, даже мутноватые. От слабости Федосья Марковна мелко трясла головой. Она строго глядела на Александра Николаевича, а он все сильнее печалился, так что уж стал бояться, как бы ему не заплакать.
Стараясь улыбнуться, она виновато произнесла:
— Вот… Прихворнула.
— Вы бы лежали, — ответил он ей, трогая свои повлажневшие веки и смущенно светлея лицом.
— Ничего, — она махнула рукой. — Уже скоро поднимусь. А то совсем было худо. Думала, помру.
— Может, вам надо помочь? — спросил Саша, не зная, о чем еще говорить в подобной обстановке.
— Да нет, не беспокойся.
— Может, в магазин надо сходить?
— Не печалься обо мне. За мной есть кому присмотреть. То Никаноровна, то Романовна заглянут. Мы в случае чего всегда друг к дружке ходим.
— Тогда давайте я вам чаю вскипячу.
— Нет, Сашенька, — решительно повторила она. — Ты лучше иди. Не смотри на меня такую. Смотри, когда поправлюсь.
Скоро настала ему пора уезжать из Корягина. Напоследок Саша попросил бабушку еще раз пригласить старух. За день до его отъезда они собрались почти в полном составе, не пришла только Меланья Прохоровна, сославшись на слабость в ногах.
Опять эти бабки, выпив винца, пели в саду у Татьяны Тихоновны. Александр Николаевич поощрял их, но дожидался, когда наступит очередь Федосьи Марковны. Наконец ее очередь наступила. Старуха принялась рассказывать свои «стихи». Она рассказывала «стихи» прежние и новые. В ее облике, в голосе была какая-то особенная серьезность и добросовестность. Видя, как Федосья старается, городской гость благодарил ее взглядом. Когда же она закончила выступление, Саша улыбнулся и кивнул своей ученице.