Вокруг раскинулась степь. Настежь были раскрыты дверь и окно, но воздух к ночи не приобрел ни малейшего движения, он не успевал охлаждаться до следующего утра, подогреваемый теплоотдачей накаленной земли. Уже несколько дней термометр у входа в барак показывал 43 градуса по Цельсию. И — ни ветерка. Только в синем небе полновластное солнце, иссушающее все на свете и мучительное для человека до потери работоспособности. За долгое время ни единой тучки. Казалось, воздух вибрирует от перегрева, и во время работы слова звучали глухо, как в бане. Степная растительность выгорела целиком до полынного цвета и сделалась хрупкой. Суглинистая почва окаменела и местами от напряжения не потрескалась, а разорвалась, ибо корявые расщелины, лучами расходящиеся от центра, скорее напоминали рваные раны. Неизвестно, что поедали овцы, пока их гнал пастух, но они наклоняли головы и что-то жевали, страдая в курчавых шкурах, которые обросли грязными комочками, особенно на животах и под короткими хвостами. Днем на большой высоте парили коричневые орлы. Им долго приходилось выслеживать сусликов и зайцев, потому что те от жары прятались в норах.
— Тошно, — произнес Лавров. — Душно.
— Душно, — подтвердил Жилин.
— Что это вы все вздыхаете, Шкап?
— Так… К чертовой матери! Как приедем домой, первым делом в баню. С веником. Чтобы прилипал. Потом к детям… И к ней, к лапушке, к жене, сам понимаешь…
Лавров задумчиво стал обгрызать заусенцы. Пальцы у него были толстые, словно охотничьи гильзы, с плотными лунообразными ногтями, коротко подстриженными, впрочем, на мизинцах ногти зачем-то были длинные, в виде лопаточек. Из-за пальцев Жилин, обладавший юмором, представлял его всем как знаменитого пианиста. Лавров систематически мыл ноги ко сну, белые, жидкие, с черными кустиками на стопах и желтыми пятками, и тем самым очень всех раздражал, так как на воду только что не молились, ее всегда не хватало. Жилина он называл «мой друг» и к нему и к Гене обращался на «вы». Голый он выглядел слабосильным, но его плохо заметные мускулы были жесткие, как автомобильная резина.
Жилин был чувствительный. Он не просто любил свою жену и детей, а ему нужно было о них говорить. Он рассказывал про них всем в бригаде.
Заговорив, он ронял слезу и стирал ее ладонью. Дети — хотя они, слава богу, подросли уже так, что дочь собиралась замуж, а сын пошел в армию, — представлялись ему маленькими и сиротами, которые брели каким-то пыльным трактом, взявшись за руки, между участками скошенной ржи, обязательно так и представлялись, потому что у тоскующих людей устанавливаются определенные ассоциации. Но все же трогательнее он вспоминал жену, женщину с прекрасными седыми волосами, которые она мыла шампунем и красила в каштановый цвет, полную от возраста, но не утратившую грациозности, просто вынужденную шить платья посвободнее, чтобы скрадывать крупный бюст и широкие бедра.
— Да я и сам полный, — сказал Жилин. — Я и в молодости был такой. Ни в танк, ни в самолет не влезал, потому и воевал в пехоте.
— Вы воевали, Шкап?
— Ты что, глухой?
— И были ранены?
— Был, Лавров, был. — И он приспустил трусы, чтобы показать ниже пупка белую заплату из кожи донора, похожую на непропеченный блин.
— Что это у вас? — спросил Лавров.
— Это от штыка.
— Больно было?
— Нет, Лавров, не больно. Живот только развалился и кишки выпали. Немца, правда, я убил.
— Как же вы его убили, если он вас заколол штыком?
— Саперной лопатой, — сказал Жилин.
Гена оторвался от своего блокнота: сочинять-то сочиняет, а все слышит.
— Почему лопатой? — спросил Гена.
— Удобнее. Я для рукопашного боя всегда точил саперную лопату.
— Никогда не слышал, — сказал Гена.
— Ты много чего не слышал, — усмехнулся Жилин.
— Расскажите с самого начала.
— А чего рассказывать? Подобрали — и в лазарет.
— Про рукопашный бой расскажите.
— Записывать, что ли, будешь? Валяй.
И Жилин рассказал, как семь раз ходил с саперной лопатой в рукопашный бой, а при ударе его оружие пробивало каску врага, ходил до тех пор, пока в одном из боев, убивая здоровенного фрица, сам не напоролся на его штык; стал рассказывать про то, как лежал в госпитале и ему укладывали на место кишки, а сверху пришивали заплату, но вдруг снова заговорил про свою жену: как она разыскивала его по госпиталям.