Жилин, видимо, в нагрянувшей задумчивости не услышал оклика.
— Отсюда все зло, — опять сказал Лавров; и тут Жилин, подняв брови, не сдержал берущей за сердце грусти:
— Хоть ты, Лавров, и пень пнем, — оказал он, — но умеешь туману напустить. Домой я хочу, Лавров, вот что…
— Злой вы человек, — сказал Гена, взбивая подушку для сна.
— Наоборот, я очень добрый, — ответил Лавров уязвленно. — Вот вы, Гена, все пишите и пишите, — заговорил он с раздражением. — А о чем, позвольте вас спросить? Как мы план выполняем? Не боимся работать на высоте? Кому это надо, Гена? — торопился Лавров. — И так ясно: раз работаем, значит выполняем и не боимся. А вот вы бы взяли и написали про это самое. Про что я говорю. Что — кишка у вас тонка? Тонка, тонка, Гена! Тут надо о человеке, про его нутро, а вы про план… Тут без Уильяма Шекспира не обойтись! У вас не получится! Правильно я говорю или нет?
— Спасибо, Лавров, — сказал Гена. — Вы мне подали хорошую мысль. Когда-нибудь, если жив буду, я об этом напишу.
— Теперь ты мне враг, Лавров, и, гляди, в темном месте не попадайся! — произнес Жилин слова тяжелые, как булыжники.
— А задело вас! — обрадовался Лавров. — Захлестнуло! То-то и оно, Шкап, что вы понимаете, о чем я говорю! Не зря ведь задело!
— О чем ты говоришь, дубина? — сказал Жилин, глядя исподлобья и краснея.
— А все о том же! — И за словами последовал смех, который дался Лаврову нелегко.
— Знаешь ли ты что-нибудь?
— Догадываюсь, догадываюсь! Но я — молчок! Могила!
— Жилин, — сказал Гена, — плюньте на него и лучше лягте спать.
Но Жилин продолжал тяжело глядеть на Лаврова.
— Ну, скажите, Шкап, разве не справедливо, что и женщины плохо себя ведут без нас?
После этого Лавров повернулся, оставив Жилина в очень скверном настроении.
Удивительно, но факт неоспорим: по поводу самых что ни на есть пустых мнений умные и добрые люди вступают в перепалку. Казалось бы, какого черта нужно пустые мнения опровергать? Особенно на ночь глядя. Нет, вопреки здравому смыслу добрые люди оказываются больно задетыми, истребляют впустую энергию и портят себе нервы.
Но вот что имел в виду Лавров. В один из свободных дней они с Жилиным и Геной поехали в совхоз на стареньком автобусе. Автобус был очень запылен. Через щели пыль налетела и внутрь его. Все же монтажники надели отглаженные выходные брюки и чистые рубашки, только пришлось захватить мокрую тряпку, чтобы вытереть с дерматиновых сидений коричневый налет.
Пока автобус катил по степи и пыль за окнами загораживала свет, как дым пожарища, Лавров все рассказывал анекдоты. И, надо признать за ним это достоинство, рассказывал хорошо. Глядя ему в рот, не успели оглянуться, а уж отмахали все сорок километров, оставили позади арбузную бахчу и въехали в совхозные постройки, сложенные большей частью из кирпича, заводского и самодельного — саманного. В этих чрезмерно обогреваемых солнцем краях бедно было с садами, и их разводили одни лишь любители; в совхозе выращивали овец, и множество животных толпилось в загонах, опоясанных длинными досками. В одном из загонов виднелся колодец, видимо, очень глубокий. Вода из колодца подавалась насосом, который приводился в действие стрекочущим движком, и стекала в длинный деревянный желоб. Овцы жадно пили из него с двух сторон, оттесняя друг друга, сталкиваясь рогами, помахивая хвостиками.
Особых дел тут у монтажников не было, разве только что купили туалетного мыла да заглянули на почту. Посмотрев в клубе кино, взяли в магазине вина и постучали в один домик — попросить стакан. К ним вышла женщина. Стакан она принесла, но передумала давать его и пригласила зайти. Сначала она положила на тарелку соленых огурцов и порезала хлеба, потом налила ухи и произнесла:
— Закусите по-людски.
Женщина эта очень монтажникам понравилась. Прежде всего потому, что снисходительно отнеслась к их просьбе. Сама она тоже села за стол, подперла щеку ладонью и стала на них смотреть. Лет ей, пожалуй, было столько же, сколько Жилину, или чуть поменьше. Понятие красоты слишком расплывчато, чтобы ее внешность каждому одинаково пришлась по душе, но с точки зрения красоты здоровой, телесной, перед ними сидела просто замечательная женщина, из тех, кому полностью вредит использование косметики, чьи лица от губной помады утрачивают благородство и делаются похожими на размалеванные вывески. Почтение к таким женщинам внушают качества, заложенные в них природой: отличное здоровье, во взгляде достоинство и мудрость, некоторая насмешливость, но вместе с тем что-то глубоко в жизни выстраданное, голова, украшенная благородной сединой, свежее загорелое лицо, опрятность в одежде такая, что белая домашняя кофточка кажется праздничной.