— Вон там внизу сидит женщина. Это моя жена.
Жилин перезнакомил монтажников с женой. Она смотрела на своего почерневшего от солнца мужа, улыбалась и ничего не говорила. Когда она поправила за ухом прядку, то этот жест был ей как-то очень свойствен; и значительно позже Гена понял, что запомнил и жест, и лицо, и волосы, собранные на затылке, и во что она была одета…
В стороне стоял Лавров и пинал камешки. Гена посматривал на него, и ему было жаль этого странного неглупого человека. Недавно, очнувшись посреди ночи, он услышал, как Лавров всхлипывает во сне, и разобрал, что он бормочет, но тайну никому не раскрыл.
— Лавров! — позвал он сейчас. — Что вы там один? Идите сюда!
Тот сконфузился, однако затем, медленно и неловко, переваливаясь с боку на бок, приблизился.
Сперва Жилин сделал вид, будто не заметил его, наконец, глянув с насмешкой, представил Лаврова своей жене:
— Наш музыкант. Пианист.
Лавров, пряча пальцы и глаза, тихо ответил!
— Ну зачем вы, Шкап?..
При этом улыбнулся так, что Гене показалось, он сейчас заплачет.
Галя, супруга Жилина, протянула руку, и Лаврову пришлось извлечь пальцы из кармана. Но чуткая женщина сразу оценила особенное положение Лаврова в коллективе и вспомнила о нем, когда осталась с мужем наедине.
— По-моему, очень скромный и милый человек этот ваш музыкант, — заметила она.
Жилин засмеялся и ответил:
— Любимец бригады.
В родном городе
Посетив в начале отпуска родной город, капитан дальнего плавания Виктор Андреевич Сомов прежде всего, конечно, отправился на ту улицу, в дом, где некогда проживал со своими родителями и старшей сестрой. Его отец и мать давно умерли. Сестра стала бабушкой, пожелала нянчиться с внуком и навсегда уехала к сыну и невестке в другой город. Виктор Андреевич походил возле дома, ныне оштукатуренного и выбеленного под общий уличный тон, а во времена его детства сохранявшего первоначальный вид, — походил, огляделся и повернул во двор, предполагая, что его здесь никто не помнит, но испытывая понятное волнение. Его ошеломила картина бурно разросшихся разлапистых лип, сверху зачерненных грачиными гнездами, — ведь он по старой памяти ожидал увидеть сравнительно тонкие молодые деревья. Грачи оживленно покаркивали, усиливая впечатление укоренившегося мира и покоя. Грачам вторила детвора, которая ползала в песочницах или бегала по двору. Наконец капитан вошел в памятный ему подъезд и усмехнулся, безуспешно поискав на стенах легкомысленные и трогательные надписи тех лет, варварски нацарапанные на штукатурке или написанные мелом на панели, вроде: «Витя + Таня = любовь», «Светка — дура!» Не без волнения Виктор Андреевич позвонил в свое бывшее жилище (раньше, при отсутствии звонка, следовало стучать). Вышел мальчик лет семи-восьми, поднял внимательные глаза и потерял дар речи, увидев высокого мужчину в полном капитанском облачении: фуражке с «крабом» и черном кителе с золотыми шевронами, в белоснежной сорочке и при галстуке.
— Вы к кому? — спросил он наконец, не сводя с Виктора Андреевича растерянного взгляда.
— Да ни к кому, — отвечал Сомов с улыбкой. — Просто я когда-то здесь жил. Очень давно. Вот зашел посмотреть. Если ты позволишь, я ненадолго пройду в квартиру. Не бойся. Ты один?
— Да, — сказал мальчик, не совсем решительно отступая, чтобы пропустить незнакомого человека. — Мама с папой на работе, а я собираюсь погулять.
— Я ненадолго, — повторил Виктор Андреевич, прохаживаясь по квартире и оглядывая знакомое расположение комнат, но совершенно иную обстановку. — Ну, вот и все, — сказал он. — Спасибо, — и, подумав и порывшись в карманах, протянул ребенку костяного божка.
— Вы приплыли из Африки? — спросил мальчик, зажав в кулаке сувенир.
— Нет, — ответил Сомов, переступая порог, — из Индонезии. Я капитан танкера… Мы ходили в Индонезию…
Теперь он решил просто вволю побродить по городу своего детства и юности, в котором сегодня было ничуть не меньше солнца, чем в какой-нибудь Джакарте; а зной, не смягченный, как на островах Индонезии, дыханием океана, казался тут даже чувствительнее. Щурясь из-под лакированного козырька от слепящих лучей, Виктор Андреевич медленно, непринужденной походкой свободного от дел человека шагал по тротуару и удивлялся непривычной ширине знакомой улицы, как бы большей ее заполненности светом и воздухом и новой ее перспективе, в которой сходились не прежние частные домики, а высотные каменные здания. Тут, вдали от моря, романтика, безусловно, выветрившаяся из головы Сомова за много лет работы на флоте, вдруг снова возродилась в нем и начала, как в дни молодости, возвышать его в собственных глазах. Стройный, широкоплечий, с красивыми седыми висками и седыми усиками, подтянутый и уверенный в себе, этот старый морской волк с невольным чувством превосходства поглядывал на прохожих, а те, в свою очередь, с симпатией смотрели ему в лицо, затем оборачивались, особенно женщины.