Надя стала без смущения рассказывать про тему своей диссертации, которая, как я уже упоминал, называлась «Некоторые вопросы теории рядов», но я мало чего из ее объяснения понял.
— Вот посмотрите, что представляют собой хотя бы ряды Фурье, как они выглядят, — девушка взяла лежавший у нее на коленях учебник, полистала и раскрыла. Формулы в книге показались мне настолько непостижимыми, что я воскликнул, искренне признавая свою полную математическую бестолковость и почтительно удивляясь тому, что Наде эти формулы легко доступны:
— Ей-богу, не понимаю, как вы во всем этом разбираетесь! Мне кажется, я бы ни за что не разобрался! Даже если бы меня секли розгами!
Она сдержанно улыбнулась.
— Формулы очень простые. Легкие, гармоничные и в принципе сравнимые с произведением искусства. В произведениях живописи одна красота, в математических формулах другая. Да это общеизвестно. Извините, что я взялась объяснять вам прописные истины.
— Нет, пожалуйста, продолжайте. Мне очень любопытно, — сказал я. — Вы так молоды, а уже готовитесь защитить диссертацию.
— А что мне еще в моем положении делать? — сказала она. — Только учиться, заниматься научной работой. В школьные годы я считалась одним из лучших математиков среди учащихся школ. Завоевывала первые призы на олимпиадах. Дальше сразу университет. Тут я тоже как-то скоро выделилась. Оставили в аспирантуре. Да у меня и обстановка в семье была благоприятная. Отец — профессор математики, доктор наук, он вскоре после войны умер от инфаркта. С детских лет слышала соответствующие разговоры… Конечно, будь я совсем здорова, я бы тоже занималась математикой, но еще гуляла бы в лесу и в поле, бегала бы, прыгала и дурачилась… Я, кажется, утомила вас объяснениями. Кстати, разве вы, как художник, не обратили внимания, что у рядов Фурье красивый стройный рисунок?
Она вновь раскрыла передо мной книгу.
Я пригляделся и увидел, что, пожалуй, согласен с Надей. Формулы заставляли работать воображение, создавали в нем художественные ассоциации.
— Удивительно! — воскликнул я.
Она радостно засмеялась и ответила:
— Вся математика прекрасна.
— Покажите мне еще какие-нибудь формулы.
— Пожалуйста…
Увлекшись интересным разговором, во время которого каждый из нас старался сесть на собственного конька, мы не заметили, как на дорожке за деревьями показалась молодая стройная женщина, красиво постриженная, одетая в цветастое платье, обутая в туфли на высоком каблуке. Мы увидели ее (точнее, первой увидела Надя и произнесла: «А вон и мама идет!»), когда она уже вышла из-за деревьев, хрустнула сучком, а затем и намеренно кашлянула. Я смутился, встал и поздоровался с матерью Нади. Машинально отводя со лба прядь волос, она подозрительно взглянула на меня своими печально-строгими глазами, затем посмотрела на свою дочь, снова на меня, после чего ответила мне холодновато:
— Здравствуйте.
— Мама, — произнесла Надя, — познакомься. Это Ваня Круглов, художник.
— Нина Емельяновна, — сказала мать Нади и после некоторого колебания протянула мне руку, которую я осторожно пожал. Затем она обратилась к дочери: — Надюша, поедем-ка обедать!
— Да, — ответила девушка и, попросив у меня извинения, распрощалась со мной.
Нина Емельяновна молча кивнула мне и повезла свою дочь по дорожке, от усилия делая большие шаги и наклоняясь им в такт. А у меня вдруг начало падать настроение. Я почувствовал неловкость и одновременно тоску, ибо возвратился к действительности и вспомнил о существенной разнице между мной и моей новой знакомой. Во время оживленного разговора с ней я про эту разницу совершенно позабыл.
Расставшись с Надей, я уже не мог не думать об этой девушке и на следующее утро проснулся с мыслью о ней.
Во время завтрака я рассеянно держал ложку и ел кое-как. Мать заметила мое состояние и спросила, что со мной. Я пробормотал что-то не очень правдоподобное. Взглянув на меня с тревогой, она вслух предположила, что я нездоров, и посоветовала мне не ходить сегодня по городу с этюдником, а отдохнуть дома. Меня тронула ее забота. Я подумал о том, что, став взрослым, почти перестал уделять внимание своей матери, которая, скромно трудясь швеей и зарабатывая не слишком-то много, поддерживала свое великовозрастное чадо на его пути к искусству. Я провел ладонью по ее поседевшим волосам, наклонился и поцеловал мать в щеку.
Прислонив руки к груди, близорукая и маленькая, она повторила с интонацией благодарности за ласку: