Надя от волнения покрылась капельками пота. Я же со свойственным молодости нетерпением и неблагоразумием воскликнул:
— Попробуй что-нибудь еще! Давай я тебе буду помогать! Я тебе друг!..
— Не надо, — мягко ответила Надя. — Не будь таким идеалистом. Ты очень добрый. Но какой же ты… чудной.
Она взглянула на меня с виноватой улыбкой, а я, увлекшись, потерял голову и принялся настаивать:
— Попробуй тренироваться опять! Сейчас же! Не откладывая!.. Под лежачий камень вода не течет!..
— Хорошо, — тихо сказала девушка, вдруг бледнея и глядя на меня с тревогой. — Возьми меня под руки. Только не спеши…
Я зашел ей со спины, осторожно подхватил Надю под мышки и вынул из коляски. Потом я коснулся ее ногами земли и попробовал слегка отпустить свои руки. Нет, она совершенно неспособна была стоять. Ноги ее подгибались, и, сколько я ни старался помочь ей преодолеть слабость, Надя этого сделать не смогла. Я возвратил ее в коляску, а сам отошел в сторону.
Вытирая платком пот на лице, прерывисто дыша и через силу улыбаясь, она сказала:
— Вот видишь! Я же говорила тебе!.. Ничего не выйдет!..
— Нет, выйдет! — произнес я ожесточенно. — Должно выйти!
— Хорошо, — покорно сказала девушка, — Я согласна и буду тебя слушать…
Она закусила губу и отвернулась, и я не решился возобновить разговор. Постояв еще немного возле Нади, я вернулся к этюднику, но восторгаться природой и работать больше не мог. Я просто сидел на берегу пруда, на маленьком ступенчатом обрыве, и глядел, как мимо моей ноги скачет к воде лягушонок, как над прудом витает «малярийный» комар, касаясь водной глади. Переплетенные ветки отбрасывали на воду сетчатую тень. Солнце отражалось нестерпимо для глаза, если подвинуть голову и поймать фокус зеркала пруда. В общем, снова обстановка была замечательная, но не рассеивала моего тяжелого настроения.
Конечно, наши родительницы не могли относиться безучастно к тому, что их взрослые сын и дочь постоянно встречаются и вместе проводят время. Своей матери я сам рассказал о Наде; и, взглянув на меня испуганно и участливо, какая-то немного жалкая в поломанных и скрепленных веревкой очках, мать произнесла:
— Да как же так, сынок? А что дальше будет? Ведь она убогая!
— Ничего не будет, — ответил я не без досады. — Что нужно, то и будет. Надя мне самый близкий на свете человек.
— Нет, ты подожди, — произнесла она, беря меня за руку и заглядывая мне в глаза. — Ведь тебе пора заводить семью. Я хочу, чтобы у меня были внуки. Так ты можешь на всю жизнь остаться холостым. Чего в этом хорошего?..
— Если будет нужно, останусь холостым, — сказал я резковато.
Но гораздо труднее было отвечать Нине Емельяновне. Узнав мой адрес, она как-то пожаловала к нам и села на стул, который я ей вежливо предложил. Моя мать совершенно растерялась, встретив важную гостью, наделенную приятными чертами лица, гордым взглядом, грациозной походкой, сохраняющую чувство собственного достоинства при таком несчастье с дочерью. Мать кинулась накрывать на стол, но Нина Емельяновна взяла ее за руку и, хмурясь, сказала:
— Не надо. Давайте просто поговорим.
Я предчувствовал, что именно скажет она, и сидел опустив глаза. Моя мать с беспокойством посматривала то на меня, то на гостью. Нина Емельяновна, не глядя на меня, произнесла:
— Уважаемый Иван…
— Данилович, — подсказал я.
— Уважаемый Иван Данилович, — сказала она решительно. — Вы умный человек и должны понимать, что ваши отношения с Надей не могут оставаться невинными…
— Нет, они не невинны, — ответил я, удивляясь собственной прямоте и неосторожности. — Я люблю Надю. Мне кажется, что и она любит меня.
— Вы с ней объяснились? — спросила она с печалью в голосе.