Она не ответила, только выразила взглядом страх, а он запоздало спохватился, зачем все это ей сказал.
Дети ничего не пропустили мимо ушей. Девочка подобралась к Вениамину и при первом удобном случае спросила:
— Венька, скажи мне, пожалуйста, почему вы с мамкой раньше за папку ругались, а теперь перестали?
— Ты хоть помнишь его? — поинтересовался Вениамин.
— Я всегда все помню, — ответила Настя, потом добавила: — Очень даже я хорошо папку помню. И когда раньше жили, и когда он на войну уезжал.
— Не твое, Настасья, это дело, — сказал Вениамин строго, желая уйти от разговора. Но вслед за девочкой пристали Леха и Андрюха:
— Венька, а Венька!.. Папка-то этот… Его у нас убили?.. А ты тогда кто?.. Тоже папка?..
Атаку братцев Вениамин отбил щелчками по лбам, а всем троим сказал, поворачиваясь спиной:
— Надоели вы мне! Дадите когда-нибудь отдохнуть? Умереть спокойно. Шли бы на улицу.
Он с тревогой глядел на солдат, заезжавших в Григорьевск с войны. Подходил к ним, разговаривал и вдруг спрашивал, не встречали ли они там, на войне, Кузьму Григорьевича Чикунова, бронебойщика.
— Чикунова? — переспрашивали солдаты. — Дай-ка, парень, припомнить, — и, задрав головы в пилотках, думали, шевелили губами, наконец отвечали: — Нет, парень, бронебойщика такого не знаем. Были, правда, у нас один Чугунов, другой Щелкунов, только Петр и Павел.
Дед Аркадий первый отравил Вениамина подозрением, что жив отец. Встретив теперь подростка, сосед подзывал его к себе внушительным жестом и вполголоса докладывал:
— Сон я, Венька, вещий видел: отца твоего…
— Как же ты, дед, мог отца-то видеть, если никогда его не знал?
— А знать и не надо, Венька. Он сам во сне узнался.
— Ну и чудак же ты, дед!
— А ты слушай! — говорил Аркадий строго и обиженно. — Бабка, моя знакомая, фигуры из воска в воду пускала… Потом бумагу жгла, пепел рассматривала… Знамение, говорит, выходит!.. Ты вот тут болтаешься, а там, между прочим, опять какой-то военный приехал, с вещевым мешком, кого-то спрашивает…
— Отстань от меня, дед, — говорил подросток, а сам бежал смотреть очередного военного.
— Что тебе, хлопец? — спрашивал боец.
— Так… Ничего… — отвечал Вениамин. — Отец у меня на войне погиб… А ты вот, солдат, живой… — говорил он. И боец, который, приехав с фронта всего на пять дней, заходил в госпиталь проститься с кем-то знакомым, отвечал Вениамину:
— Эх, хлопец! Сказал бы ты так, если бы уже войне наступил конец!
— Послушай, а бывает, что пришла похоронка, а человек живой?.. Тебе такое не встречалось?.. — спросил он у одного солдата.
— Бывает. Это, паренек, бывает. И не так уж редко. На войне много разных случаев…
Солдат хотел продолжить, но Вениамин уже попрощался. Вечером, когда пришла мать, он сказал ей:
— Я про похоронку расспрашивал. Говорят, что бывает это зазря.
— Ты о чем, сынок? — произнесла она с признаком беспокойства.
— Про похоронку. Может, ерунда это все, а может, и не ерунда, раз говорят.
— Что не ерунда-то?..
— То, что ошибка могла получиться. Отец-то, может, живой.
— Да разве так бывает?..
— То-то и оно, что бывает. Все говорят. И солдат один подтвердил.
— Ох, напрасно это, Веня!.. — произнесла мать тихо.
— Ладно, там посмотрим, — ответил он неохотно. — Война когда закончится.
— Весточку бы разве не прислал?
— Может, он специально. Чтобы сразу нас обрадовать.
— Не мучил бы ты меня, сынок.
— Чем же я тебя мучаю?
— Да говоришь как-то так…
— Один тут уже вроде дал о себе знать, — произнес Венька. — Тоже считали мертвым, а оказался живой.
Когда отец ему снился, то во сне Вениамин думал, что это не сон. А проснувшись, не сразу мог поверить, что отец просто снился, особенно утром, когда вместо тьмы был свет и за окном щебетали птицы. Он стал рассеян; и на уроках учителям приходилось часто окликать его, но потом они оставили Чикунова в покое.
— Нет, Вениамин, — сказала ему Клавдия Тимофеевна, — лучше об этом не думать. Видишь ли, это слишком непросто. Было бы, конечно, очень хорошо… Но лучше не думать.
— Скажите, жив у меня отец или нет?..
— Успокойся, — произнесла директор мягко. — Ступай, мальчик, готовься к экзаменам…
Рано утром к Чикуновым постучали. Потом дверь открылась. И это было загадочно и жутко: дверь открылась сама по себе и не издала привычного скрипа. Но вот в нее тихо проскользнул боец. У него не было одного уха, за спиной болтался вещмешок, в руке висела бадья.