Наступает утро 3 (16) марта. Мы ждём с нетерпением газет.
Наконец, приносят номер и, о! радость, мы читаем там о совершившемся перевороте. Читаем и призыв Временного Комитета Государственной Думы и новый состав министерства, и подробности ликвидации и ареста старой власти и иные полные интереса новости дня.
Надо правду сказать, киевские власти всё-таки даже и в этот день были очень осторожны в своих сообщениях, ибо номер появился с белыми местами, и эти белые места относились не к военным секретам и тайнам, а несомненно к некоторым пунктам внутренней жизни страны, которые почему-то киевская цензура не решилась допустить в печати, хотя в других городах, как оказывается, вести эти были опубликованы.
Ну, да Бог с ним, простим власти эту излишнюю осторожность. Ведь, всей прежней жизнью и порядком управления она именно была приучена к осторожности, и от старых привычек так скоро не отделываются.
Акта об отречении Николая в газетах не было, но ясно было, что это вопрос времени.
Несомненно старый порядок рухнул, и новая власть, объявившая свободу народам России, поведёт страну по новому пути!
Но мы сидим ещё за решёткой. И я, политический узник последних дней, не только не на свободе, но всё ещё не могу добиться, почему я собственно посажен в тюрьму, и что со мной хотели сделать представители старой полицейской России.
Приходит комендант генерал Медер.
Он суетливо обегает камеры и, увидав меня, беспокойно спрашивает, где я помещаюсь. Он не сделал этого ни вчера, ни в день моего прибытия и только сегодня проявил какую-то исключительную заботливость. Он вспомнил, что штаб-офицеры должны сидеть под арестом в отдельной комнате, а я, хоть и отставной, но всё-таки штаб-офицер. И вот, он обеспокоился, как бы мне приготовить отдельную комнату и восстановить нарушенный порядок содержания заключённых, за чем он по долгу службы обязан смотреть. Напрасно я уверяю его, что с молодёжью, с которой я нахожусь в одной комнате вот уже третий день, мне сидеть хорошо, и я не тревожусь и не претендую здесь на особый комфорт. Он не унимается:
-- Нельзя штаб-офицеру сидеть не в отдельной комнате. Ему полагается отдельное помещение, -- суетливо повторял растерянный генерал.
Я задал ему вопрос:
-- Скажите, Ваше Превосходительство, за что я сижу, и почему меня держат под арестом?
-- Не знаю, это по распоряжению из Петрограда, -- ответил он мне смущённо.
-- Так будьте добры навести справки, почему я посажен, да кстати принять меры к моему скорейшему освобождению. Ведь, я теперь вижу, что мне сидеть здесь незачем. -- настойчиво заявил я. -- А об отдельном помещении для меня не беспокойтесь. Мне хорошо и с этой молодёжью.
-- Хорошо, я сейчас передам тому, от кого зависит ваше освобождение. А что касается отдельной комнаты, то это необходимо.
И генерал Медер поспешно ушёл, отдав распоряжение приготовить для меня отдельную комнату.
В высшей степени забавна была эта забота об отдельной комнате для штаб-офицера в то время, когда события говорят совсем o другом. Но такова сила привычки. Он боялся, чтобы власть не обратила внимание на допущенный им беспорядок и хотел восстановить должный порядок в жизнь подведомственной им гауптвахты.
Прошло полчаса.
Приходит комендантский адъютант и приглашает меня следовать за ним.
Оказывается, что комендант переговорил по телефону с Командующим Войсками и сообщил ему о моём желании быть освобождённым. Командующий Войсками приказал привести меня к нему.
И вот, мы пошли.
В первый раз в жизни входил я в дом командующего войсками, двадцать лет тому назад построенный на моих глазах.
Огромный вестибюль. Швейцар, дежурный писарь, ординарец. Снимаю пальто, своё скромное старенькое пальто, единственное оставшееся у меня и совершенно не отвечающее роскошной обстановке этого дома. Поднимаемся наверх, и ординарец немедленно приглашает меня в кабинет Командующего Войсками.
Роскошный, богато обставленный, просторный кабинет. Посредине -- большой письменный стол, а перед ним два удобных весьма комфортабельных кресла. Стены увешаны группами и снимками, оставшимися от одного из предшественников нынешнего Командующего Войсками. У самой двери меня встречает седой генерал, Командующий Войсками округа, генерал-лейтенант Ходорович.
Любезным жестом приглашает он меня сесть в одно из кресел у письменного стола.
Сажусь. Генерал занимает место против меня.
Короткая пауза.
-- Скажите, полковник, как вы относитесь к происходящим событиям в Петрограде? -- спрашивает он меня как-то нерешительно.
-- Я чрезвычайно рад всему происшедшему, ибо это было мечтой моей жизни, и в этом я вижу спасение моей родины, которая так страдала от невыразимо скверных условий управления, -- резко и отчётливо отчеканил я ему в ответ.
В это время я заметил, что мы не одни. У окна, у телефона сидел молодой генерал, как оказалось впоследствии, начальник штаба округа, генерал-майор Брелов. Он слышал мой ответ и дальнейший разговор, и потом, когда мы с ним встречались в других условиях, он говорил мне, что был поражён и вместе с тем очень доволен слышать такой мой ответ.
Поговорив немного на тему дня и обменявшись с генералом Ходоровичем несколькими фразами, я задал ему вопрос.
-- Скажите, Ваше Превосходительство, за что я посажен и почему я сижу под арестом?
-- Видите ли, полковник, я получил о вас очень нелестную аттестацию от департамента полиции с предложением вас немедленно арестовать и выслать в Иркутскую губернию. И вот, во исполнение этого распоряжения мною уже подписан приказ о вашей высылке, и для выполнения этого вы и арестованы, -- ответил он мне прямо.
-- Но, ведь, теперь, пожалуй, не существует уже и самого департамента полиции, и, думаю, его распоряжение для вас необязательны.
Генерал подумал с минуту, и обращаясь ко мне, сказал:
-- Хотя я не имею права вас освободить, но я беру на себя и освобожу вас. Идите на гауптвахту, а я прикажу написать распоряжение об освобождении и сегодня, или, быть может, завтра, вы будете свободны.
Оставаться при таких условиях под арестом мне не улыбалось, да и надобности в этом не было никакой. К тому же я хорошо знал, как работают наши канцелярии и как может затянуться процесс освобождения.
И я сказал генералу:
-- Здесь у нас в приёмной находится комендантский адъютант, с которым я пришёл к вам. Будьте любезны, передайте ему распоряжение, чтобы меня немедленно освободили.
-- Хорошо, я распоряжусь, -- сказал генерал Ходорович и направился вместе со мной из кабинета.
Он отдал комендантскому адъютанту распоряжение о немедленном моем освобождении, и мы расстались, любезно попрощавшись.
Через четверть часа мы были уже на гауптвахте, и толпа сидельцев гудела, приветствуя моё освобождение, в котором они не сомневались.
Собрав вещи и попрощавшись с товарищами по заключению и пожелав им тоже скорейшего выхода, я отправился в канцелярию штаба для совершения некоторых формальностей.
И здесь случилось то, что даёт мне радость и счастье на всю жизнь, чтобы со мной не произошло и какие бы испытания не пришлось претерпеть!
Когда я сидел в канцелярии, один из писарей, воспользовавшись отсутствием офицера, подошёл ко мне и тихо, шёпотом говорит:
-- Ваше Высокоблагородие. Сегодня должны будут казнить двух человек, -- одного солдата, сидящего в крепости, а другого вольного, сидящего в Лукьяновской тюрьме. Уже пошли рабочие готовить виселицу и могилы для них. Сегодня ночью будет казнь.
"Не может быть, не должно быть, чтобы в радостный светлый день российской революции, когда над печальной родиной моей встаёт заря свободы, не может быть, чтобы кто-нибудь был казнены Не может радость нашей теперешней жизни быть омрачена казнью", -- подумал я и, совершенно не интересуясь за что они приговорены к смерти, спросил фамилии осуждённых, долженствовавших сегодня принять смерть.