На одиннадцатый день Муколай взял в свои руки исхудалую руку Санана и вскрикнул:
— Холодная! Как лед.
Ак-Сагал легко, словно юноша, подбежал к постели.
— Цветок еще не распустился, а его уже сорвали, не дали цвести, — сказал он.
И в это время Санан пришел в себя.
Ак-Сагал засуетился около больного, повторяя одно и то же:
— Жив мой мальчик! Жив!
Муколай только смеялся. Ак-Салай хлопал в ладоши и приплясывал.
В этот вечер друзья, наконец, наговорились вдосталь.
— Ну, теперь Санан будет жить, — сказал Ак-Салай Муколаю, когда они вышли из юрты.
Понемногу Санан начал есть толкан. Он ел бы и больше, но боялся обидеть стариков. Он знал, что им самим почти нечего есть. Добрый Ак-Сагал, правда, уговаривает не отказываться, но Санан давно уже видит, что до нового урожая ячменя ему не хватит. Да и Алена, жена Ак-Сагала, высокая и худая старуха, косо посматривает на мальчика, когда он берется за толкан.
И все-таки здоровье Санана улучшалось с каждым днем. Молодость брала свое. Он уже замечал вещи, людей. Начал задумываться над тем, мимо чего проходил раньше, не останавливаясь. Он словно додумывал то, что не удалось додумать за время недолгой дружбы с Зими.
Смотрит Санан на убогую юрту и вспоминает, что все здесь сделано руками человека.
Вот в шаале горит огонь, и его добыть догадался человек. Он невидимое делал видимым, из ничего создал тепло. А сколько удивительных вещей в доме Тастак-бая, и все они тоже созданы человеком. Дом его — под крышей, так что самый сильный дождик не попадет в него. И ветер не дует, как в юрте. Когда Санан первый раз попал в этот дом, он чуть было не разбил стекло, пытаясь высунуть голову в окно. И все это тоже сделал человек.
Но почему же в юрте Ак-Сагала, как и в юрте отца, все из дерева, а у Тастак-бая все из железа, стекла, даже золота?
Вот почему Зими и говорил, что беднякам надо собраться в одну семью и работать на себя.
И в самом деле, как весело было бы работать вместе, вместе корчевать! А урожай разделили бы между собой. И Санан, конечно, работал бы не хуже других. Лишь бы ему поправиться!
На следующий день Санан почувствовал себя еще лучше, но и есть хотелось больше.
Если бы не старая Алена, мальчик, наверное, не выдержал бы и поел.
Чтобы заглушить голод, он достал заветный карандаш — все, что осталось у него от Зими, и размечтался о том времени, когда выучится читать и писать, как его умный старший друг.
Потом мальчик попробовал встать. Держась за стены, он даже вышел из юрты и сел на крыльцо.
Солнце не пекло, а только грело, спускаясь к закату. На дальнем берегу Мрас-су стояли стога. По всему видно, что сметаны они давно. Выше по косогору поспевает пшеница, еще выше — полоса сжатой ржи.
Как всегда, река напомнила Санану детство. Наверное, без него ускучей и хариусов стало много больше. Половить бы их сейчас…
Опьянев от воздуха и солнца, мальчик незаметно задремал.
Очнулся он, услышав за юртой чей-то очень знакомый голос.
— Я тебя предупреждала, что в Санане дьявол сидит. Мне не веришь — поверишь Тарам-каму[20].
Это говорила жена Тастак-бая, Таня. Выйдя из-за юрты и увидя Санана, она остановилась. Остановилась и шедшая с ней Алена. Глаза мальчика и женщин встретились.
И вдруг Санан, почувствовав какой-то необыкновенный прилив сил, встал и твердым, быстрым шагом направился прямо к Мрас-су.
— Смотри! — зашипела Таня. — Больным притворялся, а сам здоров. Как прекрасно шагает.
11
Ак-Сагал решил, что Санан, конечно, погиб. Он чаще, чем всегда, брал свой кай-комус и пел грустные песни:
Тяжело было старику. Очень тяжело. И каждый день пел он о мальчике. Как утренняя заря загорелась мысль усыновить Санана. И вот его нет.
В душе Ак-Сагал обвинял жену. Она не думает о завтрашнем дне, а прошлое легко забывает. Какое хорошее сердце было у мальчика, какая умная голова! Лучше взрослого рассуждал.
На своем веку старик немало видел и немало слышал. Но к словам мальчика он охотно прислушивался. Зими — друг бедного человека, научил его многому. Он рассказал ему о Ленине, и старик, вспоминая Санана, вспоминал и Ленина. И все чаще это имя звучало в его песнях.