— Максим, откуда берется этот свет? Солнца нет, а светло…
— Это не простой свет, наверно. Где-нибудь камень-самоцвет есть.
— Вот он и освещает нам дорогу.
Санан и Максим спускались в долину Мрас-су. Солнце еще не взошло, а в долине действительно было светло, как днем.
Над Мрас-су стоял густой туман.
— А не пойти ли нам, — неожиданно перебил разговор Максим, — к молодому Зими и спросить его, зачем нас гоняют по тайге? Он, наверное, тоже Ленина знает. Может быть, от Ленина пришел…
— Нам Сергею на глаза попадаться нельзя. Забыл, что рассказывал Муколай? Ты думаешь, Тастак-бай раздумал убить нас? Никогда не забудет. Это волк, который сначала отобьет овец от стада, а потом зарежет.
Говоря это, Санан не думал, что он так близок от истины.
Из-за кустов грянул выстрел. Юноша схватился за плечо, остановился, затем медленно опустился на мох. Тогда раздался второй выстрел! Максим, не добежав до друга, упал лицом вниз. Опомнившись, он поднял голову и спросил:
— Санан, ты жив?
— Жив, друг.
— Если есть силы, повернись ко мне.
Санан поднялся.
— Я нашел свой угол, Санан. А ты силу имеешь?
— Я только сейчас ее набираю. Вставай, идем! Ведь ты мужчина, Максим. Вставай! Мы еще не дошли до места!
Но юноша не договорил. Вскрикнув от острой боли, он потерял сознание.
Когда Санан пришел в себя, боли он уже не чувствовал. Рана была, очевидно, легкой, но от потери крови кружилась голова и туманились мысли. Только увидев кровь на шабуре друга, Санан понял, что произошло. Он тихо подошел к Максиму, поднял похолодевшее тело, крепко обнял. Затем также тихо опустил на окровавленный мох и, покачиваясь, в полузабытьи запел:
Казалось, песня с каждым словом восстанавливала силы юноши. Голос его становился тверже, увереннее. А кончив петь, он в последний раз склонился к погибшему другу и осторожно вынул из-за его окровавленного голенища острый охотничий нож — их единственное оружие.
С ножом в руках юноша выпрямился во весь рост, повернулся лицом к темневшему вдали Кара-тагу.
— Слушай, Кара-таг! Слушай, Мрас-су! Максим был зоркий сокол, а я слепая сова, когда останавливал его горячую руку. Но теперь мои глаза открылись. Мою руку остановить будет некому. Клянусь тебе, Кара-таг!..
11
Изумленный Санан остановился на пороге, не в силах сделать дальше ни шагу: перед ним стоял прежний Зими. Тот же рост, то же лицо, те же волосы, те же глаза — ласковые, веселые, с искорками. И себя Санан почувствовал прежним мальчиком. Будь хозяин дома постарше, он бросился бы к нему на шею, расплакался и рассказал все-все, но перед ним стоял такой же юноша, как он сам; никакого шрама на его лице не было… А главное, как он поймет Санана, который по-русски знал не больше сотни слов?
Молодой Зимин сам пришел на помощь.
— Кажется, Санан? — спросил он по-шорски и улыбнулся.
Санан обрадовался.
— Ты, однако, сын Зими? Угадал?
— Угадал, — опять улыбнулся юноша.
— Тогда я от тебя не уйду. Пусть убьют, но не уйду.
Твой отец меня сыном называл. Он мне был отцом, а ты братом будешь. Я не зверь, чтобы в лесу жить, я человек. Если не считаешь братом, — расстреляй или выдай Сергею и Тастак-баю.
Голубые глаза Михаила вспыхнули и гневно и ласково. Он обнял Санана, усадил на диван, и тот, заикаясь и путая слова, глотая слезы, начал свою невеселую повесть. И рассказал действительно все, как рассказал бы Зимину-отцу, кончая той минутой, когда он вот этим самым ножом Максима выкопал неглубокую временную могилу для друга.
Молодой Зимин был поражен. Многое из того, что поведал ему гость, он знал уже от Самюка и Муколая. Но сообщение о гибели Максима было для него полной неожиданностью.