К тому времени они порядком проголодались, и лисица была уже не прочь заняться охотой. Но след снегоступов шел дальше, уводя в самую глушь, и Рыжий Лис не хотел бросать его. Воля лиса возобладала, и они побежали по следу дальше. У очередного капкана их настойчивость была вознаграждена. Капкан этот стоял на берегу ручья, с бурливой водою которого не мог сладить никакой мороз. В капкане, попав в него обеими передними лапами, сидела норка. Норка была еще жива и, завидев лисиц, оскалила на них зубы: она не сдавалась даже перед лицом смерти. Но лисицы не принадлежали к числу филантропов; их вражда к охотнику и их сочувствие лесным зверям, ставшим жертвой охотничьих капканов и силков, отнюдь не делали их сентиментальными, если вкусная еда оказывалась у них прямо перед носом. Следуя зову своего здорового аппетита, они набросились на несчастную норку, у которой даже не было возможности защититься, и через несколько минут от нее хозяину капкана остались лишь хвост да лапы.
Дикие звери — если они даже столь умны, как лисицы, — часто проявляют капризность и не могут длительно преследовать какую-то одну цель. Так и Рыжий Лис: острый интерес к исследованию следа снегоступов он теперь уже утратил. Плотно закусив норкой, лис стал думать больше о возвращении к своему логову на берегу реки, чем о продолжении разведки. Посоветоваться о дальнейших планах со своей подругой ему не пришло и в голову. А та последовала за ним безропотно, без малейшего сопротивления или злости.
Уже занималась морозная зимняя заря, ночная темь постепенно серела. Был самый холодный час суток, и деревья то и дело потрескивали от стужи. Лис и лисица бежали по своим старым следам, теперь уже более торопливо и не с такой осмотрительностью, как прежде. Оглядев разрытые капканы, они обходили их, не задерживаясь ни одной лишней минуты. Но, приблизившись к мертвой рыси, они вдруг остановились, отпрянули назад и с виноватым видом сошли с тропы. Рядом с раскинувшимся на снегу телом мертвой рыси стояла другая чудовищная серая кошка и свирепо фыркала, уставясь на лис горящими глазами. Испытывать терпение этого зверя у лис не было ни малейшего желания, поэтому они сделали большой крюк и вышли на след снегоступов ярдов за сто позади рыси.
Теперь на их пути был уже тот капкан, с которым они столкнулись впервые. Лисы охотно вновь осмотрели бы его с тем чувством полупрезрения, полустраха, которое они вынесли из опыта сегодняшней ночи, а потом кратчайшей дорогой помчались бы домой, чтобы к рассвету улечься спать. Но тут оказалось, что капкан осматривает и изучает еще один обитатель лесов. Лис и лисица увидели перед собой большущего дикобраза.
Дикобраз надменно глянул на них, подняв дыбом свои иглы в знак того, что лисицам лучше заниматься своими делами, а не соваться в чужие, и снова принялся за обследование капкана. Хотя лис и его подруга презирали дикобраза, считая его круглым дураком, но они знали, что вмешательство в его действия чаще всего ведет к неожиданной беде. Подвернув хвосты, они уселись футах в десяти от дикобраза и с бесстрастным видом стали ждать, что же произойдет дальше.
Раздраженно урча и тем выказывая свое хмурое любопытство, дикобраз обнюхал каждый дюйм вокруг капкана, но по счастливой случайности не тронул самой важной части снаряда, приводящей в действие пружину. Это смертоносное приспособление было расположено, разумеется, в середине механизма, который лисы оставили под снегом. Снег дикобраза нисколько не интересовал, по этой причине он — к своему благу — не стал в нем рыться. Если бы он только копнул его, мощные стальные челюсти капкана ухватили бы его за нос, и дикобраза постигла бы жалкая кончина. Но он обнюхал лишь открытые части снаряда — они показались дикобразу совершенно несъедобными и потому бесполезными. Он презрительно повернулся к ним задом и легонько ударил их хвостом.
Случилось так, что упругий хвост дикобраза, самое действенное его оружие защиты, хлопнул именно по середине капкана, и снаряд на этот раз сработал. Стальные челюсти вцепились дикобразу в хвост, прокусив его посередке сквозь шерсть и иглы до самой кости.
Взвизгнув от ужаса, дикобраз подпрыгнул в воздух, но хвост неотступно держал его на месте. Иглы дикобраза мгновенно улеглись, и сам он сразу уменьшился вдвое, словно бы его протащили сквозь какое-то отверстие. Затем дикобраз поднял иглы снова; все еще визжа от боли и злости, он кинулся на дерзкий снаряд и принялся бешено его грызть. Грызть и кусаться он умел прекрасно, лучше всех других лесных зверей, помимо того, хорошо знал, что именно можно грызть, но скоро дикобраз понял, что кусать этот черный предмет, защемивший ему хвост, нет никакого расчета. В конце концов он начал с силой тянуть его за собой и сдвинул-таки с места. Он протащил капкан на расстояние нескольких футов, но продвинуться дальше не мог: капкан зацепился за корни кустарника.
Однако дикобраз — самый упрямый зверь из всех зверей, и, начав какое-то дело, отступался от него весьма не просто. Поскольку дикобраза удерживал на месте хвост, что ж, тем хуже для хвоста! Дикобраз разрыл снег, вцепился своими крепкими когтями в землю, хорошенько уперся и сильно дернул вперед всем телом — шкура на хвосте от такого напряжения сразу облупилась. Завизжав от боли, зверь ткнулся носом в сугроб, оставив в железных челюстях капкана изрядный клок шерсти и игл. Страшно напуганный, растерянный и устыженный, он со всех ног кинулся к ближайшей тсуге, задрав кверху кровоточащий огрызок своего хвоста. Он торопливо вскарабкался на дерево, с треском вонзая когти в жесткую чешуйчатую кору, и скрыл свой позор на самой высокой развилине тсуги.
Все увиденное захватило и взволновало лисиц, и, когда дикобраз вырвал свой хвост из капкана, они поднялись и побежали вслед за ним к той же самой тсуге. Но тронуть дикобраза не посмели, они боялись даже приблизиться к нему на расстояние двух-трех футов — таков был страх перед его острыми иглами. Стоя под деревом и разглядывая истекающего кровью и тем не менее смешного дикобраза, лисы вдруг уловили звуки колокольчика: кто-то близко ехал на санях. Лисы мгновенно юркнули в густой кустарник, чтобы посмотреть из-за укрытия, что произойдет дальше.
Дело в том, что этим же утром, едва только забрезжило, Джэйб Смит на санях, запряженных парой лошадей, повез в расположенный в долине лагерь лесорубов кое-какие припасы: кукурузный хлеб, муку, соленую свинину и сушеные яблоки. Он взял с собой и Мальчика, ибо Мальчик был интересным компаньоном. Относительно животных и их психологии Мальчик и Джэйб Смит придерживались диаметрально противоположных взглядов, но оба они были влюблены в леса и охоту — и спорить друг с другом обо всем этом им доставляло большое удовольствие. Мальчик называл Джэйба Смита «жестоким», а тот называл Мальчика «курьей душой», и тем не менее они были друзьями. Поносили они друг друга по существу напрасно. Ибо Джэйб Смит был совсем не жесток. Лишь на охоте он становился неукротим и горяч, кровь у него прямо-таки кипела. Его властно захватывал тогда обыкновенный, всем известный охотничий азарт. А с теми животными, которые для Джэйба Смита не являлись дичью, он обращался мягко и даже любил их. С другой стороны, Мальчик был очень добр и испытывал страдание, если причинял кому-либо боль, но робости в нем не было, а трусость он всей душой презирал сам.
Вот звук колокольчика смолк, и затаившиеся в своем укрытии лисы выглядывали оттуда с удвоенной настороженностью.
— Как раз где-то тут я поставил капканчик, — сказал Джэйб Смит, вылезая из санок и привязывая лошадей к дереву. — Давай-ка сходим посмотрим, что там творится.
Мальчик Ненавидел капканы, но любопытство взяло свое. Он живо выпрыгнул из саней и двинулся на снегоступах вслед за Джэйбом. Лисы прекрасно слышали мягкий размеренный скрип снегоступов, когда Джэйб и Мальчик свернули с дороги в лес. Заметив, что звероловы идут по направлению к ним, лисицы забеспокоились и отошли в еще более густой кустарник, но любопытство ко всем этим новым вещам — снегоступам, западням, силкам и капканам — было сильнее чувства осторожности, и они удалились лишь на такое расстояние, чтобы все же видеть, что будут делать пришельцы. Инстинктивный страх Рыжего Лиса перед ненавистным рослым звероловом умерялся немного тем, что рядом с ним он видел Мальчика.