Росмунта вопросительно глянула на вернувшегося Праву.
– Коравье позвали в ярангу старейшин стойбища, – успокоил ее Праву.
В яранге старейшин Мивит и Арэнкав накинулись на Коравье.
– Зачем привел соглядатая?
– Ты не один здесь живешь…
– Почему бы тебе не пойти жить к ним, если так любишь общаться с чужаками?
Приподнялся полог, и показалась лохматая голова Эльгара.
– Хорошо все же он сделал, что отказался стать мудрейшим. Случись это – несдобровать бы нашему стойбищу.
– Но этот человек пришел только для того, чтобы познать древние обычаи, утерянные колхозными чукчами, – пытался оправдаться Коравье.
– Пусть он уходит! – гневно сказал Арэнкав. – Лисой забирается к нам. Хвалит наши обычаи, а в душе плюется и ругается. Нарядился в чукотскую одежду… Это худший! Другие открыто приходят и уговаривают, как Ринтытегин. А этот хочет взять хитростью. Это переодетый русский!
– Да не русский он, – слабо защищался Коравье. – По-нашему ест и говорит. Вот ножик даже мне подарил…
Нож был хорош! Руки Арэнкава невольно потянулись к нему, но тут закричал Эльгар:
– Не прикасайся! Я чувствую в этом ноже колдовскую силу!
– Если ты не забыл наказов мудрейшего, – строго сказал Арэнкав, – ступай и скажи гостю, чтобы уходил из нашего стойбища. Отдай ему нож. А потом возвращайся вместе с Росмунтой, и Эльгар очистит вас от злого духа… Мы заботимся о твоей семье, о будущем твоего сына…
Раздираемый противоречивыми чувствами, Коравье шел к дому. Гость сидел в чоттагине и мирно беседовал с Росмунтой.
– Вот бери нож, – сказал Коравье. – И уходи. Мы разные с тобой люди. Наши жизненные дороги идут по разным склонам.
Праву удивленно посмотрел на Коравье. Перед ним был совсем другой человек, от радушного любознательного пастуха ничего не осталось. И Праву показалось, что он увидел старого идола, вырезанного из дерева и хранящегося в Этнографическом музее в Ленинграде. Ему стало жутко. Стоило больших усилий встать и с достоинством попрощаться. Он спросил дорогу на строящийся комбинат. Коравье проводил его до перевала и оттуда показал на чернеющую ленту дороги.
– Иди по ней, – сказал он.
После стойбища Локэ у Праву было ощущение, что он попал в другой мир. Не верилось, что рядом с этими башенными кранами, с бульдозерами, автомашинами, веселыми песнями из репродуктора находится стойбище, где люди живут в далеком прошлом.
Еттытегин встретил брата радостно и тотчас же вызвался показать строящийся комбинат.
– Только тебе нужно переодеться, – поморщился Еттытегин, оглядев поношенную кухлянку Праву.
Еттытегин гордился им: шутка ли – историк! Ни у кого на всей Чукотке нет такого брата! Только почему он такой мрачный? Ничего не сказал по поводу новой столовой. Еттытегин ее тоже строил. А какая здесь мебель? Вся алюминиевая, даже стулья.
– Здесь будет клуб, – увлеченно объяснял Еттытегин, ведя Праву по улице строящегося поселка. – А дальше школа, трехэтажная. На берегу озера построим настоящий стадион… Послушай, Праву, тут у нас записывали на покупку автомашин, так я тоже попросил меня включить. Только еще не знаю, «Волгу» или «Москвича» брать. Как ты думаешь?
– Что? – очнулся Праву. – Автомобиль? Хорошее дело…
– Достроят дорогу – буду к тебе в Торвагыргын ездить на выходной, размечтался Еттытегин. – Отсюда всего сорок километров! В полчаса можно докатить!
– Как мне быстрее добраться до Торвагыргына? – спросил Праву не слушая.
– Ты уже собираешься домой? – разочарованно протянул Еттытегин.
– Надо мне, – ответил Праву.
– Я тебе даже рудник не показал.
– Успею еще посмотреть.
– Тогда лучше всего доехать на попутной до перевала Подумай, а оттуда рукой подать – восемнадцать километров…
Светлой ночью Праву пришел в колхозный поселок. На улице не было ни души. Лишь собаки встретили его ленивым лаем и, почуяв своего, улеглись обратно под завалинки. Подойдя к домику, Праву услышал голоса из раскрытого окна. У Володькина была гостья. Праву узнал голос Наташи Вээмнэу.
– Некоторые медицинские работники утверждают, что чукчи предрасположены к туберкулезу. А по-моему, ничего подобного. Средний объем грудной клетки и легких у чукчей даже несколько больше, чем у европейцев… Все дело в бытовых условиях… Мы еще посмотрим… В интернатах можно невооруженным глазом увидеть, какие там здоровые дети! Я уверена, что будущие поколения чукчей, выросшие в новых условиях, будут сильно отличаться по физическому облику от своих дедов…
– Для вас главное физический облик и здоровье, – перебил Володькин. – А для нас с Праву – духовное здоровье людей.
Убедившись, что Володькин и Наташа не собираются расходиться, Праву решил нарушить их научный спор и вошел в комнату.
– Вот ты наконец появился! – крикнул Володькин. – Ринтытегин уже грозился отправить за тобой спасательную экспедицию.
– А что меня спасать? – мрачно отозвался Праву.
– Где был? – спросил Володькин.
– В стойбище Локэ и на комбинате, – ответил Праву, скидывая кухлянку. – Устал.
Наташа насмешливо смотрела на Праву. Он уловил насмешку.
– Ну, мне пора идти стать, – заторопилась Наташа. – Покойной ночи, ребята.
– Умная девушка, – с уважением сказал Володькин, проводив ее до двери. – Есть хочешь? Чай в термосе, могу сварить мясо.
– Давай чаю, – сказал Праву, освобождаясь от торбазов.
Володькин быстро накрыл стол, смахнув крошки с газетного листа.
Праву пил жадно, обжигаясь. Володькин сидел на кровати, свесив ноги, и наблюдал за ним.
– Что-нибудь случилось? – спросил Володькин.
Праву отставил стакан.
– Послушай, Сергей, – глухо сказал он. – Я не смогу заниматься научными наблюдениями над ними. Не смогу. Они люди, мои соплеменники! Пока не увижу их такими, как я, у меня не хватит решимости смотреть на них как на объекты изучения. Эти люди в большом несчастье. Они заблудились на дороге жизни… Им надо помочь. Умно, тактично. Здесь голой агитацией ничего не сделать. Только отпугнешь их и ожесточишь против себя. И дурак же я был! Радовался – вот люди, которых можно спокойно наблюдать, изучать, писать диссертацию… Как я мог?..
Володькин слушал с изумлением. Потом встал.
– Давай-ка спать, – сказал он. – Завтра поговорим.
4
Долгожданное лето пришло на чукотскую землю. О пурге и морозах напоминали лишь снеговые заплаты на северных склонах гор. Тундра покрылась нарядной камлейкой цветов, огласилась птичьим гомоном, теплый воздух ласкал обожженные морозом лица оленеводов.
Со дня смерти Локэ прошло две полные луны. Труп старика давно сожрали песцы и расклевали хищные птицы. На погребальном холме от мудрого Локэ остался безглазый череп и серые, не успевшие побелеть кости.
Путь к стаду, которое караулил Коравье, проходил как раз мимо могилы Локэ, и созерцание ее каждый раз наводило пастуха на мысль о будущем стойбища.
На первый взгляд в жизни его обитателей не произошло видимых изменений. Но смерть Локэ поселила неуверенность среди людей. Мир, которым так пугал Локэ, вплотную придвинулся к ним…
Вот отбежали телята. Переполошились и кинулись от реки на склон долины и другие олени. Вскоре Коравье услышал странное тарахтение, не похожее на звук летящих железных птиц. Из-за излучины реки показалось громыхающее чудовище. Коравье застыл как вкопанный. Он не мог оторвать ног от земли, не мог отвести глаз в сторону.
Невиданный зверь был могуч. Он замутил воду в речке, легко перешел ее и, надсадно ревя, выбрался на берег, на котором стоял Коравье.
Это было похоже на страшное сновидение. Усилием воли Коравье оторвал ногу от земли и шагнул в сторону.
– Мэй! Подожди! – послышался голос.
Коравье остановился и увидел приближающихся к нему людей. Одного он узнал сразу. Это он на пороге весны был у него в яранге, угощал папиросами и ел сваренное Росмунтой оленье мясо. Правда, теперь Еттытегин был одет по-другому, но Коравье так хорошо его запомнил, что узнал бы среди тысячи голых людей, не то что одетым.