Торвагыргын начался неожиданно. В белесой крутящейся пелене мелькнул огонек, за ним другой, третий, и трактор покатил по улице поселка, между домами, утонувшими в снегу и глядящими на мир покрытыми ледяной коркой окнами.
– Едем прямо в правление колхоза, – сообщил Кэлетэгин. – Так велела Елизавета Андреевна.
Окна в конторе уже ярко светились. Елизавета Андреевна, Геллерштейн, Ринтытегин ждали Праву. Тут же находился главный бухгалтер колхоза Зубков – маленький человек с огромным лысым черепом. Елизавета Андреевна утверждала, что ни в одном колхозе Чукотки нет такого бухгалтера. В свое время Зубков занимал какой-то мелкий финансовый пост во Временном правительстве. После революции был выслан на Колыму и, хотя у него давно кончился срок ссылки, не захотел уезжать с Севера.
Праву сдержанно поздоровался, вглядываясь в постные, заспанные лица. Все, видимо, только ожидали приезда Праву. Один Зубков не терял времени и рылся в толстой пачке документов.
– Ждем тебя, – кивнула на приветствие Елизавета Андреевна. – Мы тут все обсудили и пришли к такому решению: чтобы помочь стойбищу Локэ, нам, то есть колхозу Торвагыргын, нужно выступить посредником между стойбищем и комбинатом. Вот так, Праву, – Елизавета Андреевна говорила мягко. – Товарищ Зубков выедет в стойбище, проведет инвентаризацию стада и поможет определить количество оленей для продажи.
Праву посмотрел на смущенного Ринтытегина, улыбающуюся Елизавету Андреевну, невозмутимого финансового деятеля Временного правительства, и слова, которые готовы были сорваться с языка, вдруг застряли а горле. Праву взял себя в руки и, запинаясь, начал:
– Товарищи… им не нужно никакое посредничество. Они ждут от нас совсем другого…
– Чего же они ждут? – Елизавета Андреевна не выдержала добродушного тона.
– Что колхоз Торвагыргын примет их к себе.
– Наш колхоз не отказывается принять стойбище, – сказал Ринтытегин. – Но, как говорится по-русски: всякому овощу свое время. По плану, утвержденному райкомом и райисполкомом, это должно произойти весной. А до весны еще далеко… Мы не можем произвольно менять планы…
Праву упрямо тряхнул головой.
– Произвольно – нет. Но я сделаю все, чтобы стойбище Локэ приняли в колхоз немедленно.
– Это может решить только общее собрание, – заметила Елизавета Андреевна.
– Ну что же, соберем собрание, – согласился Праву. – Я надеюсь, что колхозники пойдут навстречу своим землякам.
Он все время смотрел на Ринтытегина, но тот смущенно отводил глаза.
– И все же без разрешения райкома и райисполкома мы не можем принять стойбище Локэ в колхоз, – сказала Елизавета Андреевна.
– Вы только что говорили, что это дело общего собрания, – напомнил Праву.
– Председатель-то колхоза я, – сказала Елизавета Андреевна, но голос ее звучал не так жестко, как прежде. Она выглядела усталой, а глаза ласково скользнули по красному от волнения лицу парня: сейчас, разгоряченный и упрямый, он напомнил ей мужа, каким тот был много лет назад.
– Я думаю, незачем играть в прятки, – вмешался Ринтытегин, заметив, как заколебалась председатель. – Это недостойно коммуниста. Ты, Праву, не хуже меня знаешь, как нам всем хочется получить автомашину. Она для нас, когда рядом проходит дорога, жизненно важная вещь! Если показатели колхоза не снизятся – машина наша! Ты представляешь, как здорово: своя машина! Не чужая, своя! Но она может уплыть в другой колхоз, а стойбище – куда оно денется?
Эти слова Ринтытегина словно отрезвили Елизавету Андреевну.
– Товарищ Праву, – тоном учителя, разговаривающего с непослушным учеником, заговорила она. – Вы, видимо, находитесь под влиянием слишком прямолинейных понятий о жизни, а пора уже привыкать, так сказать, к прозе… В конце концов, это простая формальность. Что раньше – автомашина или стойбище? Поразмыслите сами, если вам дороги интересы колхоза…
– Для вас это формальность, а для стойбища Локэ – вопрос жизни, – сказал Праву и вытер пот с лица. – Я сам поеду в райком.
– Как хотите.
– Поеду, – упрямо повторил Праву и вышел.
Едва он захлопнул за собой дверь, как его подхватил ветер и понес по улице поселка – пурга усилилась. Праву уцепился за сугроб и пополз. Добравшись до стены какого-то дома, обошел его кругом и обнаружил, что это медпункт. Здесь живет Наташа Вээмнэу. Праву осенила мысль: чем идти в свою холостяцкую квартиру, нетопленную и неубранную, завернуть в гости к Наташе, попить у нее чаю, спокойно обдумать, как добраться в районный центр в такую пургу.
Он нащупал полузанесенную дверь, отбросил ногами снег и постучал. Никто не отозвался. Праву сообразил, что в такую погоду его деликатный стук пальцем просто не слышен. Он повернулся к двери спиной и забарабанил по ней ногами.
В коридоре кто-то завозился, и дверь распахнулась. Вместе с пургой Праву ввалился в коридор, едва не сбив с ног Наташу.
– О! Это ты! – удивленно проговорила она. – Ты же должен быть в стойбище Локэ!
– Только что оттуда, – ответил Праву, отряхивая снег. – Час назад приехал. Ты меня извини, Наташа, но мне не хотелось идти домой… Володькин еще спит, поди. Там нетоплено, холодно, а мне так захотелось погреться!
Праву видел, что Наташа смущена его неожиданным вторжением. Она стояла, держа в одной руке иголку от примуса, другой стараясь прикрыть дверь, на которую напирал ветер.
Праву спохватился и закрыл дверь.
– Проходи, – сказала Наташа. – Я сейчас поставлю чайник.
Праву скинул в коридорчике кухлянку и прошел в маленькую комнату. Здесь стояла железная кровать, покрытая белым покрывалом, стол и тумбочка с радиолой. На диске чернела пластинка. Праву включил радиолу. Раздались знакомые звуки, и Праву, водя глазами по крутящейся пластинке, прочитал: «Бетховен. Трио №3, часть вторая».
Честно говоря, он не ожидал сегодня услышать любимого композитора. Грустная мелодия напомнила ему Малый зал Ленинградской филармонии, Невский проспект, залитый вечерними огнями. В университете Праву считали чудаком за его пристрастие к серьезной музыке. Он тратил немалую часть своей стипендии на билеты в Филармонию. Музыка как бы возвращала его на родную Чукотку, воскрешала мелодии далекого Севера. И странно, теперь, когда он слушал бетховенское трио, мысли его уносились далеко отсюда – в Ленинград…
Наташа заглянула в комнату. Она улыбнулась Праву и сделала рукой знак, чтобы он располагался удобнее.
Праву сел на стул, обтянутый белым чехлом, и стал разглядывать комнату. Вот ведь как: почти каждый вечер сюда ходит Сергей Володькин, а он ни разу не был. Над столом висела полка с книгами. Большинство медицинские, но среди них Праву увидел трехтомник Джека Лондона и сборник стихов Сергея Володькина, едва заметный среди солидных томов.
Стукнула дверь. – Постели, пожалуйста, на стол газету!
Праву помог поставить тарелки и стаканы. Наташа внесла чайник и миску, наполненную толченым мороженым мясом. При виде еды Праву ощутил такой голод, что должен был сдерживать себя, чтобы не обнаружить перед Наташей жадность. Несмотря на это, еда довольно быстро исчезла со стола.
– Я собираюсь ехать в районный центр, – сообщил Праву.
– Мне тоже нужно туда, – сказала Наташа. – Я бы поехала с тобой:
– Но я собираюсь сейчас, – сказал Праву.
– На чем?
Праву озадаченно посмотрел на Наташу. В самом деле, на чем он собирается ехать? В поселке собачья упряжка есть только у Ринтытегина. Не так давно по предложению Геллерштейна всех остальных собак в Торвагыргыне уничтожили – они поедали много мяса, а пользы не приносили: редко кто ездил на них, предпочитая обходиться трактором, автомашиной или, чаще всего, самолетом.
– Ехать не на чем, да и погода не для путешествий, – сказала Наташа, глядя на замерзшее окно.
– Я все равно поеду, – решительно сказал Праву. – Пойду пешком до трассы и буду ловить машину: кто-нибудь да поедет из комбината на побережье.