Т-Р-Е-В-И-С.
Она рассмеялась, и все тело нависшей над ним твари было грязным и гнилым, а когда она открыла рот шире, он увидел старые неровные зубы, ряд за рядом – точно у акулы. Глаза у нее горели.
Кого ты сейчас видишь, Тревис? Кого?
Его голос переменился – это была та, кого он слышал раньше…
Тревис? Так тебя зовут?
…за мгновение до того, как он обхватил ее горло ремнем. Женщина с темными волосами и шрамом над губой, где ее порезал бывший, и глазами, сверкающими, как у зверя перед несущимся на него грузовиком, но голос твари снова стал другим, как у той, темноволосой, и как у последней…
Мне нравится это имя, Тревис
…милые красные губки, а потом как у третьей…
О Тревис, пожалуйста, да, Тревис
…а эта была так похожа на девушку, которая купила ему ремень на ярмарке, когда ему было шестнадцать, и он взял ее за грудь, а она запачкала кровью сиденье в грузовике его отца…
Давай, давай, неужели не помнишь, как меня зовут, назови же мое имя, Тревис, скажи, скажи
– Рю, – выдохнул он. – Рю.
Тварь улыбнулась, и он услышал звук, похожий на копошение жирных бурых червей в сырой земле, и наконец вспомнил.
Звезды на небе.
Ее руки, сложенные на столике, остальное тело – в тени.
Ремень был затянут вокруг его ноги, чуть выше колена.
И она, тварь по имени Рю, скользнула вдоль его тела, взяла его нож и рассекла плоть его бедра, а он закричал…
в темноте, на пропитанных его кровью простынях, умирая, чувствуя, как жизнь покидает твое тело, ты и сможешь увидеть свое истинное лицо, не незнакомца, не вора, а свое, и обретешь все, что когда-либо терял
…и теперь он проснулся с ощущением крови во рту.
По-прежнему сидя за столом, положив голову себе на руки, он почувствовал запахи отбеливателя, гамбургера, желчи, крови и чего-то еще – гнилого фрукта? Поднял голову и увидел, что его щека была испачкана в крови, которой его стошнило. Стол стал липким. Часть крови попала ему на футболку и засохла на груди. Он кое-как поднялся и, зайдя в туалет, посмотрел на себя в разбитое зеркало. На него уставилось испачканное существо, разбитое на три осколка, призрак с крошечными черными глазками с желтыми зрачками. Впалые щеки потрескались, как засохшая грязь. Зубы неправильной формы, выпирающие десны.
«Мое истинное лицо», – подумал Тревис.
Он издал хриплый крик и врезал кулаком по последним остаткам стекла – те засыпали раковину и пол, на костяшках пальцев у него выступила кровь. Выскочил из уборной и ударил по двери шкафчика – дешевое дерево разбилось в щепки. Тревис рухнул на колени и пожелал, чтобы вся его ужасная жизнь оказалась лишь дурным сном, от которого он вот-вот проснется, и все его существование окажется слабым огоньком, который можно погасить одним щелчком. И чтобы в этот момент пробуждения его щеки коснулись теплые, живые, настоящие губы, и голос матери позвал его:
– Хочешь потанцевать с мамочкой? Идем, малыш. Идем потанцуем.
Тело – твердое, резкое – вдруг прижалось к его спине, мягкое дыхание коснулось обнаженной плоти на его шее.
Теперь ты мой, Тревис. А я твоя.
Она запустила ему в волосы свои пальцы – не мягкие, а иссохшие, костлявые и твердые, как выделанная кожа.
«На этот раз, – вспомнил он свою мысль, – на этот раз все будет по-другому».
Так и вышло.
Его трясло так, что он не мог встать на ноги.
Она помогла ему. Он почувствовал, как ее руки поднимают его, как прежде, и крепко зажмурился, пока не оказался на спальной полке. Она, перенеся его, помогла раздеться, медленно, любя, и касавшиеся его пальцы были мягкими и нежными, пока он не открывал глаза. Они лежали бок о бок в тесной темноте, и она рассказывала ему всякое – то, что ему требовалось знать и что требовалось сделать. Она объяснила ему, что все стало по-другому, что потерянное было найдено, что рассвет – это ложь, а ночь – благо, и все, что она говорила, прежде казалось ему невозможным в этом мире, даже при всех его кошмарах, что являлись ему во сне. Но не успела пройти ночь, существо по имени Рю его покинуло, и он лежал, дрожа и думая о тех одиноких часах, когда перед ним был выбор, ни один из вариантов которого уже не будет ему доступен.
Вторник
В предрассветном сумраке Аннабель увидела его в поле по другую сторону шоссе, когда взглянула на солнце, поднимающееся над горами на востоке. Ковбой стоял в свежей джинсовой рубашке с закатанными рукавами и плотно застегнутыми пуговицами. Руки он засунул в карманы, скрыв из виду, но повязок на лице у него не было. Поверх рубашки на нем была джинсовая куртка. На голове сидела черная шляпа.