Всецело преданный новым идеям, папа активно и бурно участвовал во всех музыкальных мероприятиях, связанных с лозунгом «искусство в массы». Они с мамой выступали (вместе с другими своими коллегами, молодыми композиторами) на заводах, фабриках, вели кружки. Папа со своей любовью пошутить однажды поставил маму в весьма затруднительное положение. Композиторы сидели на сцене в неизменном и неизбежном «президиуме», и пока длились какие-то ура-патриотические речи, папа искусно и незаметно опускал маме (тогда еще не его жене) за шиворот ключи. И когда мама пошла к роялю, они всю дорогу, звякая, падали на пол.
Папа был членом РАПМа, не из активных, а так называемый «попутчик»; дружил с Виктором Белым, Борисом Шехтером и самым, как всегда считали, талантливым и честным создателем песен для рабочих и крестьян – Шурой Давиденко. Так называла его мама. Среди ценнейших фотографий, принадлежащих моей семье, где можно найти самые неожиданные снимки, запечатлевшие, например, папу и Хачатуряна во время работ по упаковке муки (!), или маму на приеме у Хрущева, с выразительным скептическим выражением лица и скептически же сложенными на груди крест-накрест руками, хранится и фотография Шуры Давиденко, красивого, молодого, светлоглазого и светловолосого, с трогательной надписью маме и папе.
Хранится у нас дома и напечатанный на плохой серой бумаге сборник «Музыкальная самодеятельность», № 7, Москва, Музгиз, 1934 г., полностью посвященный памяти рано умершего композитора А. Давиденко, «его творческой и музыкально-общественной деятельности». Как важно прочитать подлинный документ эпохи – только таким образом можно восстановить атмосферу, дух времени. Другой язык, всеобщее умопомрачение. При том, что Александр Давиденко был и в самом деле чистым и талантливым человеком. Посвящая ему прощальные слова, Владимир Георгиевич Фере, тоже житель нашего дома, впоследствии большой специалист по киргизскому фольклору, говорит: «Идейная стойкость и принципиальная непримиримость – эти качества были хорошо известны как друзьям, так и врагам Давиденко. Его отличала всегда непреклонная воля в достижении намеченной цели, исключительная прямолинейность и прямота в суждениях и действиях, сугубо честное отношение к творческой работе своей и других. Некоторые музыкальные обыватели приписывали ему демагогические приемы в спорах. О, как ошибались те, которые осмеливались произносить подобные суждения».
Еще один фрагмент из речи Фере, где он рассказывает об обстоятельствах смерти А. Давиденко. «Он умер, возвратившись с демонстрации в день пролетарского праздника 1 мая, с той демонстрации, которую он безгранично любил, которую никогда не пропускал без участия в ней, с той демонстрации, во многих и многих колоннах которой, без сомнения, звучали в этот день его песни…» В сборнике есть воспоминания А. Суркова, Р. Глиэра, Д. Локшина, М. Чулаки, А. Новикова и др. и, конечно, их все предваряет манифест рапмовского вождя Л. Лебединского: «Композитор масс».
Руководитель «Проколла», страстный борец за массовую песню, Давиденко скончался недолгое время спустя после разгрома «мудрым» постановлением ЦК тех организаций, которым он служил верой и правдой: РАПМа, РАППа, РАПХа. На этот раз неожиданная и в кои веки спасительная мудрость ЦК для него как раз явилась ударом. По-разному убивали людей в те времена.
Есть в книге и папины воспоминания. «Когда я в первый раз побывал на собрании «Производственного коллектива» при Консерватории, я ушел с этого собрания с двойным чувством: с одной стороны, своего поражения, с другой – с огромной зарядкой для дальнейшей работы, – пишет папа. – Таков был метод воспитания людей в «Проколле». Организатор и вдохновитель этого коллектива, Александр Давиденко, умел сочетать в себе непримиримость и принципиальность критики с чутким подходом к каждому вновь завербованному товарищу. Заставляя глубоко задумываться и пересматривать свой творческий багаж, он никогда не запугивал, не оглушал, а, напротив, в огромной степени стимулировал волю к работе».
В тридцать четвертом году папе было около тридцати лет, революция и послереволюционная вакханалия лжи во имя всеобщего равенства уже крепко поработала над сознанием в прошлом верующего, воспитанного на мировых культурных ценностях, русской музыке и литературе Коли Чемберджи, любимца Спендиарова и его дочерей. Конец папиных воспоминаний ясно говорит о доброкачественности его новых воинственных (чего стоят обычные в ту пору выражения «завербованный», «запугивать» и так далее) убеждений: «Непреклонный боец, порой доходивший в отстаивании своих принципов до заблуждений и ошибок (намек на постановление ЦК. – В.Ч.), Шура Давиденко был для многих музыкальной «совестью», ибо Шура был самым честным, самым безупречным в своем общественном облике музыкантом и товарищем, образцовым и замечательным типом композитора, созданного нашей революцией».