— И как?
— Так же, как это делают все, — прокаркал он. — Через страдание! Твой маленький городок не способен тебя принять — и ты уезжаешь. Твоя семья не может тебя принять — и ты находишь новую. Твоя маленькая жизнь, полная стыда и выдачи желаемого за действительное, становится слишком тесной, и ты вырываешься из нее ради чего-то большего.
— Значит, вы говорите, что она недостаточно страдала!
— Да! Браво! — возопил он. — Именно это я и говорю. Вы не позволяли ей достаточно страдать. Вы слишком старательно защищали ее. Вы трактовали как нормальное то, что таковым не является, поэтому она не научилась жить той аномальной жизнью, которая у нее на самом деле есть. Пусть вам все равно, но остальным — нет. И еще как нет! Для вас пенис Поппи — не большее и не меньшее отклонение, чем замечательные причуды других детей, и вы любите их всех, что бы ни случилось, вы просто просыпаетесь каждый день поутру и будите их. Но это не помогает Поппи жить нигде в мире, кроме вашего дома. Неудивительно, что она не желает выходить из спальни!
— Так что же мне делать? — Рози чувствовала себя, как во время разговора с Хоуи, словно то, чего от нее требуют, одновременно невозможно и абсурдно.
— Вам? Ничего. Вы уже сделали слишком много. Делать должна она. И уже делает. Первый шаг — это каминг-аут.
— Делает, да, — признала Рози. — Пусть и не по своей воле. А второй шаг?
— Второй шаг — быть отвергнутой многими людьми и из-за этого ужасно переживать.
— Тоже сделано. А третий?
— Третий шаг — получать удовольствие. Третий шаг — это жить дальше.
— И как долго он продлится? — приуныла Рози.
— Всю жизнь, — голос мистера Тонго, как всегда, был переполнен радостью, — так что это хорошо, что она начинает пораньше!
Ивонна перезаписала пациентов Рози на гораздо более позднее время, чем обычно. Когда наконец ушел последний пациент в тот день, было без четверти десять вечера. Она проголодалась, устала, жаждала вернуться домой и узнать, что ее там ждет, и боялась вернуться домой и узнать, что ее там ждет, и голова гудела от жалоб пациентов, и планов лечения, и способов применения лекарств, а еще от угроз Хоуи, и от предостережений мистера Тонго, и идти до дома было темно, мокро и чуть ли не отвесно под гору. За минувшие годы она привыкла к дождям. Привыкла к серым тучам, которые накрывали город, точно радиоактивное облако, по девять месяцев в году. Но к этому моменту темно было уже часов пять с лишним как, и к наступлению сумерек в четыре часа дня она никак не могла привыкнуть. Было ощущение, будто уже полночь, и, войдя во входную дверь дома, она чувствовала себя вымотанной и контуженой, как после дальнего перелета и смены часовых поясов.
Необычно тихо. Никто не делал домашнее задание в столовой. Все заперлись по своим комнатам. Никто не выглядывал из-за двери спальни, чтобы поздороваться, или спросить, как прошел день, или сказать, да ты, наверное, устала, давай-ка я разогрею ужин. Она постучалась в цокольную дверь Ру и Бена.
— Ребята!
— Да?
— У вас все в порядке?
— Ага.
— Как школа?
— Отлично.
— Что-нибудь новенькое?
— Нет.
— Вы поели?
— Ага.
— Ладно. Люблю вас.
— Мы тебя тоже.
Такой же разговор состоялся у двери Ригеля. Орион висел вверх тормашками на боковой спинке дивана с вампирскими зубами во рту, в плаще, и играл в какую-то видеоигру.
— Пока фы не фпрофила — неф, я не хофу нифево ефть, неф, я не хофу нифево пифь, фа, я фделал ффе уроки. Я играю вверх формашками фолько пофому, фто хофу быфь лефучей мыфью-вампиром, фак фто можешь не бефпокоиффя.
Она постучалась в дверь Поппи.
— Поппи?
Тишина.
— Клод?
Тишина.
— У тебя все в порядке?
— Нет.
— Хочешь поговорить?