— Он просто… сочиняет сказку, вместо того чтобы жить нашей жизнью.
— Может, он делает и то, и другое.
— Он не может делать и то, и другое, мам. И то, и другое — не вариант. Они непримиримы. Наш ребенок — настоящий человек, а следовательно, он не может быть персонажем сказки. Пенн думает, что все плохое — это просто прелюдия к волшебству, и очень скоро, в один прекрасный день, мы все непременно забудем прошлое и будем жить долго и счастливо.
— По мне, звучит неплохо.
— Фантазии всегда хороши.
— Пенн никогда не был реалистом, золотко.
— Неприятие реализма не заставляет реальность уйти прочь! — взвизгнула Рози. — Трансформация на продажу — это не волшебство! Она не мгновенна — и не безболезненна. Эту лягушку придется целовать год за годом! Эту лягушку придется целовать до конца своих дней! Эту лягушку придется целовать с жуткими побочными эффектами и непредсказуемыми результатами, которые невозможно откатить назад, если ты вдруг передумаешь, и в итоге может получиться, что ты станешь в большей мере принцессой и в меньшей — посудомойкой, чем прежде, но не так, чтобы только одной принцессой без примеси посудомойки!
— А Поппи что говорит?
— Ничего, — это имя снова казалось чуждым слуху Рози. — Поппи больше нет. Он хочет снова быть Клодом.
— Хочет? — переспросила Кармело.
— Хочет быть. Должен быть. Думает, что он Клод. Думает, что ему следовало бы. Думает, что должен. Не знаю!
— Ты ее спрашивала?
— Его, — поправила Рози.
— Ты спрашивала?
— Я пыталась, мама. Он не может мне сказать. Может, сам не знает. Он очень опечален.
— Разве тогда это не твой ответ? — поинтересовалась Кармело.
— Я тоже не знаю, — сказала Рози, а потом добавила тихо, потому что пыталась быть взрослой и не рыдать в трубку, разговаривая с матерью в аэропорту: — Я тоже опечалена.
Пару секунд Кармело ничего не говорила. Потом спросила:
— А как же нападения слонов?
— Нападения слонов?
— В Таиланде есть слоны, дорогая, их репеллентом не отпугнешь.
Рози показалось символичным, что возможность быть затоптанными пятитонным животным была последней в списке поводов для беспокойства, составленном матерью.
Но если Рози и разделяла тревоги Кармело (некоторые), она все равно наконец летела в Таиланд, исполняя обещание, данное сестре бóльшую часть жизни назад. Если она и переживала из-за того, как рассталась с Пенном, из-за своего желания — впервые с момента их знакомства — оказаться подальше от него, она все равно летела в далекую Азию с самым младшим из детей. Если ее и одолевали тревоги из-за того, что она бросила сыновей в их собственном неустойчивом состоянии, что снова предпочла им Клода, что предоставила им справляться с повседневной жизнью без своей помощи какое-то время, она все равно отправлялась в дорогу. И если это было не столько дорожное приключение, сколько трансуправляемое международное путешествие с помощью надежды, воображения, паники и самолета, это тоже было неплохо, а за эти годы она научилась брать то, что давали. Она мечтала о поездках, в которые будет брать дочь, с тех пор как умерла ее сестра, и если теперь с ней была не совсем Поппи и она вернется домой с Клодом вместо нее — что ж, это будет не в первый раз.
Там
В самолете было тесно, холодно и скучно, перелет длился дольше самого долгого деления столбиком, и почти в ту же секунду, когда они приземлились в Бангкоке, Клод уже жаждал вернуться на борт, совсем как в тот раз, когда он (ну, на самом-то деле Поппи) выпал из лодки для наблюдения за китами в Паджет-Саунд. В самолете было личное пространство, холодный лимонад, который мать вдруг разрешила пить в неограниченном количестве, и туалет с туалетной бумагой. И хотя туалет в самолете пах туалетом, остальная часть самолета им не пахла. Бангкок же пах туалетом весь целиком, нигде не было туалетной бумаги, а температура воздуха казалась приятной примерно первые секунд шестьдесят, пока с самолета не стаяли сосульки. Потом он ощутил жару, какую не ощущал никогда в жизни, не такую, как в Финиксе, когда ездил в гости к Карми, а влажный зной, как в бане, когда вот только что ты был сухой, а через минуту пот льет градом во все стороны, как из неисправного дождевателя.
Клод был и близко не готов ко встрече с реальным миром, но, к счастью, Бангкок и реальный мир не имели особых сходств. Он старался не обращать ни на что внимания, но это было трудно. Тротуары оказались невидимы, настолько запружены людьми, что можно было лишь догадываться об их существовании где-то снизу. Машины исключительно ярко-розового, сверкающего бирюзового и неоново-зеленого цветов. Автобусы многоярусные, точно трущобы на колесах. Эскадроны мопедов так и носились везде и всюду, словно полчища насекомых. На них громоздились целые семьи: отец в шлеме, мать и дети, включая младенцев, без шлемов, спрессованные, точно бутерброды, и ничуть не смущенные жарой, вонью или тем фактом, что их головы заботят отца и мужа значительно меньше, чем его собственная. Когда Клод во все глаза смотрел на эти потные семейства, пока они протискивались мимо их микроавтобуса с кондиционером, дети махали ему руками и улыбались, так же как их матери и отцы. Да что там, казалось, каждый человек в Таиланде желал заглянуть ему прямо в глаза и улыбнуться. Они так и норовили спросить, все ли у него в порядке, доволен ли он, не нужно ли ему чего-нибудь. Да, ему нужно было включить кондиционер на полную мощность, туалетная бумага и немного личного пространства. И еще, может быть, шлемы для маленьких детей на мопедах.