— О… — Клод внезапно снова скуксился. — Как я.
— Именно! — Пенн заволновался за драгоценное пламя. — Именно как ты! И это замечательно! Почему перемены тебя печалят?
— Потому что они не означают «стать другим», — сказал Клод. — Они означают «стать разрушенным». Почему что-то не может просто оставаться прежним?
— Некоторые вещи действительно остаются прежними. Например, то, что мы любим тебя, что бы ни случилось.
Пенн подумал: насколько легче иногда говорить такие вещи с другой стороны земного шара! И не потому, что тогда ты говоришь через компьютер, а не в глаза. А потому что далекая любовь причиняет боль, но дарует ясность. Стоило отправить ребенка в джунгли за тысячи километров: это странным образом многое разъяснило.
— И некоторые вещи меняются потому, что это хорошо и естественно. Потому что пришла пора. И тебе не захотелось бы их останавливать, — закончил он.
— Захотелось бы! — Клод заплакал было, а потом ему стало стыдно, потому что, раз уж теперь он мальчик, больше не может плакать.
— А некоторые вещи меняются именно потому, что мы пытаемся помешать им это сделать. — Пенн сказал это тише, а потом опустил глаза.
— Что ты имеешь в виду?
— О, малыш, я думаю, что в случившемся, возможно, была моя вина. — Пенн думал об этом с момента их отъезда. Перебирал эти мысли снова и снова. Возможно, приятнее было бы сделать Марни Элисон козлом отпущения, и, возможно, она больше этого заслуживала, но Пенн понимал, насколько высоки ставки. — Я думаю, может, мы слишком долго дожидались подходящего момента, чтобы рассказать всем, какая ты особенная. Мы пытались держать тебя в секрете, но зачем было держать в секрете нечто столь замечательное и удивительное, как ты?
— Чтобы все в школе не думали о том, что у меня в трусах.
Пенну пришлось признать, что это веская причина. Ему вспомнилось, как он сам однажды сел на невысохшую краску, когда учился в пятом классе, и до конца дня был уверен, что умрет со стыда. А ведь тогда школьники думали лишь о том, что было у него на штанах. И, очень может быть, даже и об этом-то не думали. Но Пенн осознал кое-что новое. Кое-что новое о кое-чем старом. Кое-что важное.
— Какое интересное совпадение, что ты и твои ученики рассказываете сказки! Я последнее время тоже подумываю об этом. Знаешь, что мне нравится в сказках?
— Все?
— Нет. Ну, то есть да! Но одна вещь, которая мне нравятся больше всего, — то, что волшебство делается настолько просто. Оно безболезненно. Оно не делает больно Золушке, когда она превращается в принцессу. Это легко. Это быстро. Взмах палочки, горстка фейской пыльцы, и вот — идеальная принцесса. Трансформация мгновенная и полная, никто не оглядывается назад. Волшебство стирает всю боль прошлого и гарантирует, что отныне и впредь она будет жить долго и счастливо.
— Звучит здорово. — Клод вытер глаза.
— Так и есть. — Пенн старался не дать голосу дрогнуть, когда его собственные глаза налились слезами, потому что это было важно. — Из этого получаются прекрасные сказки. Но это не по-настоящему. Это невозможно. Думаю даже, нежелательно.
— Я этого желаю.
— А я нет. — Пенн покачал головой. — Я не хочу стирать твое прошлое. Ты был идеальным малышом. Ты был самым умным трехлетним мальчиком, какого я когда-либо знал. Я не хочу стирать и твою трансформацию. Ты такая особенная и такая храбрая! Ты смело объявляешь, кто ты есть, а умение быть тем, кем ты хочешь быть, в мире, где это так трудно, вызывает благоговение. Я так горжусь тобой, Поппи! Я не хочу делать вид, что ты обычная. Я хочу подняться в твою башенку и прокричать о том, какая ты необыкновенная, всему городу!
Клод представил, как отец карабкается, подобно Годзилле, на крышу башенки, ревом сообщая небесам о медленной, но вдохновляющей трансформации Поппи. И порадовался, что находится в Таиланде.
На следующий день в школе Клод вернулся к сказке. Но не к той, что была сочинена отцом. Познакомив слушателей с другими персонажами, ему жаль было не использовать их.
— У принцессы Стефани было полным-полно подруг. Они все знали, что она принцесса, но никто не знал, что она была и ночной феей, а Стефани не хотела, чтобы они узнали.
— Почему? — Ученики не могли представить, чтобы такое крутое существо, как ночная фея, не желало, чтобы о нем кто-то знал.
— Ей было стыдно, — объяснил Клод.