— Узнать, — посоветовал Нок. — Это важно. Твой день говорить, какой твой цвет, а также какое твое положение Будды.
— Положение Будды? — вместе переспросили Клод и его мать.
— У короля положение Будды — понедельник — Рассеивающий Страх. Стоять с одна рука вверх или две руки вверх.
Клод для себя называл эту позу Буддой-Поговори-С-Моей-Рукой[25]. Казалось, этот Будда сейчас трижды щелкнет пальцами и добавит: «Что бы это ни было, девочка, я не желаю об этом слышать!» Но, очевидно (и, подумалось Клоду, неудивительно), смысл жеста был более любящим и великодушным. Он рассеивал страх. Иногда эта поза должна была символизировать сдерживание бурь и разгневанного моря. Иногда призывала к миру, к прекращению борьбы и страха, напоминая людям, чтобы они выбирали покой, выбирали любовь. Позволяли быть.
Тем вечером после ужина они пошли в фиш-спа. Вооружившись телефоном, Клод выяснил, что, как и король Таиланда, родился в понедельник.
— Что ж, логично. — Его мать пошевелила пальцами ног, разгоняя рыбок.
— Что именно?
— Что твой цвет — желтый.
— Почему?
— В желтый цвет красят детскую, когда не знают, будет ребенок мальчиком или девочкой. — Клод не отрывал взгляда от рыбок, так что Рози не могла понять, легче ему от этого или больнее, но все равно продолжила. Вряд ли она сумела бы найти лучшее начало для этого разговора. — Ты прожил в желтой детской дольше всех остальных.
— В желтой детской?
— В детской в Мэдисоне. Ты был такой маленький, что, наверное, не помнишь. Мы так и оставили ту комнату желтой, на тот случай, если ты будешь девочкой.
— Когда? — поинтересовался Клод, но мать, похоже, не расслышала.
— Мне тоже нравится идея рассеивания страха.
Рози шуганула рыбок и попыталась выдать последнюю фразу за рассеянные мысли вслух. Из всех чудес и суеты этого дня, золотых ватов и дымящихся Будд, радостных гуляк, хищных рыбок, которых она кормила собственной плотью, именно это отпечаталось в ней стоп-кадром, неподвижным, гладким и прозрачным, как стекло. Рассеять страх. Приручить то, что страшит, не пряча его, не блокируя и не хороня, не держа в тайне, а напоминая себе и всем остальным — выбирать любовь, открытость, думать и быть спокойным. Напоминать, что путей не два, а больше, что возможности шире, чем скрываться или быть разоблаченным, зайти в тупик или оказаться с разбитым сердцем, быть мужчиной или женщиной, правым или виноватым. Срединные пути. Пути за пределами.
Как она наконец-то поняла, их выбор был продиктован страхом. Торопливое лихорадочное стремление Пенна к волшебной трансформации было страхом, но страхом были и старания Рози настоять на том, чтобы они «ждали и смотрели» и заставляли выбирать своего ребенка. Им нужно было, чтобы страх оказался рассеян — ей, и Пенну, и Клоду, и Поппи, потому что они больше не могли жить в страхе. Но всем остальным тоже было нужно, чтобы их страх рассеяли, потому что с него-то и начинались все беды. Вредные пятиклашки, агрессивные студенты колледжа, невежественные сверстники, люди, которые одаривали их бестактными взглядами в продуктовом магазине, непонимающие школьные администраторы, пропагандисты «врагов живых изгородей», она же гегемония, весь огромный мир пока-еще-не-просветленных людей был испуган, ни больше ни меньше. Им нужно, чтобы их страх рассеяли, моря успокоили, штормы уняли. И человеком, который должен рассеять этот страх, была Рози. Она больше не могла трусить, не могла ждать, она должна была прыгнуть. В конце концов, не так-то и страшны десятилетние дети, а уж этот, сидящий перед ней, становился все понятнее и яснее. Не дело это — заставлять заблудившихся детей искать выход из леса самостоятельно. Этот ребенок, этот нежный ребенок был еще мал и не так давно пришел в этот мир. Его путь был труден, и ему требовалась помощь. Пенн не мог выбрать для него маршрут и замостить дорогу. Но и Рози не могла расслабиться и ждать, что будет дальше. Существовали другие пути. Их нелегко было разглядеть, и применить нелегко, но «легкость» была вычеркнута из их списка пожеланий давным-давно.
— Это срединный путь, любовь моя, — сказала она.
— У меня нет срединного пути. — Клод выписывал ногами восьмерки в теплой воде и старался подладиться под уверенный тон матери.
— Как так?
— Потому что никакого срединного пути нет! — эти слова вырвались как нечто среднее между стоном и скулежем. — Есть только два варианта выбора, и они даже не варианты выбора — по крайней мере, выбирать их не дают. Если говорить только часть правды, это ложь! Если только одна дурацкая часть тебя — мужская, ты никак не можешь быть девочкой!
25
«Поговори с моей рукой» (