Простите, неужели это не ответило на ваш вопрос?
Действительно, мой ребенок когда-то был маленьким мальчиком, а теперь он — маленькая девочка. Но это не ее история. Ее историю я рассказать не могу; я могу рассказать только собственную и истории людей, которых придумала. Своего ребенка я не придумывала. Она — реальный человек, так что она — единственная, кто может рассказать свою историю. А эта история — вымысел, выдумка. Она не о моем ребенке. Она не о ее переживаниях. Она даже не о моих переживаниях.
Писать роман — все равно что варить суп. Берем за основу бульон, который готовим в товарных количествах: например, у меня только один ребенок, а не пятеро, и я не только не врач, но даже порезы от бумажного листа вызывают у меня предобморочное состояние. Потом в этот от начала и до конца придуманный бульон кидаем щепотку собранной информации, кусочки детских воспоминаний, горстку томленых разговоров, подслушанных на детской площадке, пару кубиков того, чего не планировали, но что понадобилось для глубины вкуса, и немного мелко нарубленных кусков собственной жизни. Варим на самом слабом огне, пока все разрозненные составляющие не станут мягкими; они смешаются, но будут по-прежнему усиливать и оттенять друг друга. Вот так стряпаются романы. Немного вымысла, немного реальной жизни, и все — правда.
Иногда люди задают тот же вопрос в иной формулировке: «Что вдохновило на эту книгу?» — под которой подразумевают: «Это действительно ваша жизнь с измененными именами, или что, черт возьми, натолкнуло вас на эту идею?» Вопрос, на который в данном случае было бы проще ответить.
Мой внутренний романист вдохновлялся в первую очередь дебатами по вопросу применения блокаторов пубертата к детям-трансам, тем, как любящие, свободомыслящие, благонамеренные люди могут оказываться на вроде бы противоположных полюсах в восприятии данной проблемы. Подавители гормонов — это чудо для детей, которые просто не могут жить в том теле, в котором родились. Я не стала бы советовать иного. Уровень самоубийств среди транс- и гендер-нонконформистов, детей и взрослых, составляет более 40 процентов. Медицинские препараты, которые это предотвращают, иначе как чудом не назовешь. Но это не делает их единственным доступным чудом. Более широкие границы нормы делают мир лучше для каждого. Мне обе позиции кажутся самоочевидно верными. Другие люди позиционируют их как противоположные. Вот такого рода вещи и вызывают желание написать книгу.
Моего внутреннего романиста также вдохновляла известная метафора: о чем бы ни шла речь, воспитание — это всегда поиски баланса между тем, что знаешь, о чем догадываешься, чего боишься и что воображаешь. Уверенности нет никогда, даже (а может быть, и особенно) в делах и вопросах больших, огромных, важных, со всеми их последствиями и отголосками. Но, увы, никто не может принять эти решения — или разбираться с последствиями, — кроме тебя. Высокие ставки плюс непознаваемость — отличная питательная среда для писателя.
Мой внутренний романист вдохновляется тем, насколько воспитание детей похоже на создание книг: никак не догадаешься, куда они идут, пока они туда не придут. Может казаться, что знаешь, но скорее всего ошибешься. Загонять и вынуждать их идти туда, куда они должны были идти в твоем представлении, бесполезно для всех заинтересованных сторон. Да, это вы написали и воспитали их — ну и что? — они идут в собственную сторону, независимо от вас. И хотя это страшно, так оно и должно быть.
Поэтому в начале нашего проекта мой внутренний романист был в отличном расположении духа. Зато внутренняя мама металась в панике. Эта внутренняя мама смотрела, как ее маленький мальчик преображается в маленькую девочку прямо у нее на глазах. В некоторых отношениях это было не страннее, не страшнее и не невероятнее, чем наблюдать, как растут дети, — всегда. В других отношениях это было немного страннее, страшнее и невероятнее. Я написала много, очень много слов, прежде чем поняла, что сильнее пугает именно в этой трансформации, чем во всех остальных трансформациях моего ребенка. Ответ оказался никак не связан с ним — с ней. Он оказался связан с остальными.
Я горжусь своим ребенком, но меня тревожит, как будут реагировать на нее другие — сегодня, и в следующем году, и потом, дальше на очень извилистой дороге, лежащей впереди. Я каждый день восхищаюсь тем, какая она яркая, и мудрая, и сильная, и уверенная, но меня заставляют каменеть страх и невежество, с которыми она наверняка столкнется на этом пути. Я переживаю из-за нее каждую секунду, когда она не у меня на глазах (и многие из тех секунд, когда рядом), так что в каких-то отношениях это удлиняет и без того длинный список забот. Одно из различий между романом и жизнью, по крайней мере применительно к воспитанию, заключается в том, что первый ты хочешь сделать опасным, непредсказуемым, полным опасных сближений, разбитых сердец и счастливо избегнутых катастроф. А последнюю? Последнюю хочешь видеть настолько бессюжетной, насколько возможно.